Роман о Лондоне

Надина каюта с круглым окошком-иллюминатором на высоте четвертого этажа над водой располагалась прямо под палубой. До самой Америки она могла смотреть из своей каюты в это окошечко, не подымаясь с постели, и видеть только воду, глубокую воду. Океан. Словно корабль плывет не ПО океану, а В океане. Он помнил и цветы на столике. Он воображал себе, как она ходит по этой каюте, будто по их комнате на восьмом этаже. У него возникло совсем бредовое ощущение, что она тут, близко. Только лицо, которое он сейчас перед собой видел так ясно, точно она сидит рядом, в поезде, показалось ему мертвым, и ее открытые глаза, такие знакомые, были сейчас мертвыми, невидящими. Ему стало жутко.

Репнин не мог дождаться, когда поезд, который должен был увезти его в Лондон, наконец тронется. Он был так взволнован, как если бы только что в этом порту совершил убийство.

Словно неверно выбранные логарифмы, его прежние мысли о том, что переезд к тетке спасет жену, предстали сейчас в каком-то сумбурном и страшном виде и показались ему смешными и мерзкими. Что он наделал? Чего они достигли этой разлукой? Почему станет легче для него жизнь, если он получит разрешение на въезд в Америку? Чего он, собственно, добивался, на что рассчитывал, отсылая жену и обрекая себя на одиночество? Как он предполагает жить, если вслед за ней пересечет океан? На содержании у жены и ее тетки? Опять учителем верховой езды, неизвестно где? Ему уже перевалило за пятьдесят, скоро будет пятьдесят четыре. Еще шесть лет в седле. Разве это — нищету и бедность — суждено было ей получить в замужестве? Швейную машинку? Он вспомнил, как врач предупреждал их, что прекрасные Надины ноги выдержат года три, не больше, несмотря на то, что машинка электрическая. А затем от постоянного напряжения вздуются вены.

Когда возвращающиеся в Лондон пассажиры начали заполнять вагон, Репнин уже в изнеможении сидел, откинув на спинку голову. На лице его застыла какая-то безумная улыбка, обратившая на себя внимание его новых спутников, хотя лампочку над своим местом он предусмотрительно погасил. Нужно было родиться простым русским мужиком, подумал он, и пить не воду, а водку. От выпитого в вокзальном буфете рома по всему телу разлилось приятное тепло, но лучше всего было то, что он до сих пор ощущал запах рома, потому что выпил его залпом, глубоко вдохнув аромат. Вспомнил, как чудак Ордынский рассказывал, будто в первые годы этого столетия в Лондоне было вынесено двести восемнадцать тысяч судебных приговоров за пьянство. Спиться, следовательно, можно и в Лондоне. Размышляя об этом, он вдруг почувствовал, что кто-то, какая-то женская рука гладит его по лицу. Он вздрогнул. Он мог поклясться, что его погладила по лицу женщина. Машинально поднял руку. Соседи по купе сидели, словно восковые фигуры или куклы, спокойно. Разумеется, никто его не гладил.

И все-таки эта горькая двадцатишестилетняя связь между ним и Надей не прервалась. Он ощущал ее все время, пока поезд вез его к вокзалу Виктории.

Будто в каком-то помешательстве Репнин видел перед собой жену, видел, как она ходит из угла в угол по каюте. Туда-сюда. Он видел ее совсем явственно. Он мог поклясться, что она ходит там, среди океана, по своей каюте, на корабле точно так же, как это явилось ему в воображении, как она движется сейчас перед его внутренним взором, пока он, закрыв глаза, сидит в вагоне. Каким образом это происходит, он, естественно, не смог бы и сам объяснить, но то же самое было и с ее голосом. «Коля, милый Коля» — звучало у него в ушах, и он мог бы поклясться, что действительно слышал ее слова всю обратную дорогу, до самого Лондона.

Оказавшись на перроне, Репнин двигался как во сне. Все казалось удивительным. Он едва дождался, пока выйдет на улицу. При выходе следовало отдать контролеру билет, и он остановился, потому что долго не мог нащупать его в кармане. Люди делали это молча и быстро.

Каждый протягивал свой билет контролеру, а тот бросал его в деревянный ящичек, рядом.

Репнин нашел билет не сразу, а когда наконец его обнаружил в кармане, их оказалось два, и он передал контролеру оба. Свой и Надин. Надя на пристани оставила свой билет у него случайно. Просто случайно оставила.

Контролер, усмехаясь, спросил, почему он дает два билета? Где же второй человек?

Тогда Репнин ответил неожиданно громко:

— Она уехала. Возвратился только я. Я — один.

Толпящиеся перед ним и за ним люди остановились.

Контролер еще больше заулыбался. Сказал: все в порядке.

Что это за исповедь? — подумал Репнин сердито. Зачем надо с таким подозрением его рассматривать? Билеты в полном порядке. Ее билет остался у него случайно. Обратный билет — один, он один и вернулся. Репнин остановился. Пассажиры продвигались мимо сплошным потоком. Он увидел, что контролер выбросил оба билета в ящик, как мусор.