Роман с Блоком

— Мне известно только, что в самый разгар беспорядков… простите… в самый разгар революционных выступлений в Мариинском дворце находились какие-то посторонние лица, которые всю ночь хозяйничали в канцелярии Совета министров. Просматривали и выносили куда-то бумаги секретного характера. Ввиду этого, опасаясь разгрома служебного кабинета на Мойке, военный министр даже распорядился уничтожить в печах и в камине еще накануне приготовленные для сожжения документы. В частности, некоторые дела особого совещания по снабжению армии и флота и по организации тыла, секретные шифры, ленты и подлинные телеграммы о положении в Петербурге… Часть из этих бумаг не имела копий, так что теперь восстановить их возможно только по памяти… или совсем невозможно.

Николай Константинович удовлетворенно кивнул — материалы Комиссии полностью подтверждали слова бывшего директора департамента полиции. Только позавчера Блок отредактировал показания бывшего военного министра, в которых генерал Беляев сослался на то, что «руководился опасением, чтобы тайные бумаги не попали в руки громившей толпы, среди которой могли быть злонамеренные лица». В два часа дня, узнав, что громят его частную квартиру на Николаевской, по совету морского министра, сидевшего у себя в штабе, он перешел в Генеральный штаб, где его уже искали ночью, чтобы арестовать…

Прежде чем задать следующий вопрос, председатель Комиссии незаметно и быстро взглянул на двух нижних чинов из крепостного гарнизона, по-прежнему куривших возле двери:

— Где в настоящее время находятся документы департамента полиции о секретных связях Ульянова-Ленина и остальных его товарищей с германской разведкой?

— Я не знаю, — в недоумении пожал плечами Белецкий.

— Однако эти документы существуют?

Подобный поворот беседы явно оказался неожиданностью не только для подследственного, но и для самого Блока. Представитель солдатского комитета, в свою очередь, посмотрел на дежурного унтера, глубоко затянулся и выпустил дым в тюремный коридор.

— Я не знаю, — повторил Белецкий. — Хотя, по правде говоря, нисколько бы этому не удивился… Как известно, большевики еще в разгар русско-японской войны, сотрудничали с нашими врагами. Они получали деньги через японского резидента в Финляндии полковника Акаси Мотодзиро, якобы от своих товарищей-социалистов. Если помните, тогда произошел скандал с пароходом «Джон Графтон»…

История с неудачной попыткой контрабанды оружия для подготовки вооруженного восстания в России была довольно широко известна. По плану организаторов, шестнадцать тысяч винтовок, три тысячи револьверов, три миллиона патронов и взрывчатка должны были быть выгружены в нескольких пунктах вдоль финского побережья. Затем их планировалось распределить между боевиками, чтобы в октябре девятьсот пятого года поднять вооруженное восстание в Петербурге и Москве. Однако пароход сел на мель в узких шхерах, и его пришлось подорвать — команда успела эвакуироваться, но почти весь груз достался царскому правительству.

— Дела давно минувших дней, преданья седины глубокой… — с неудовольствием процитировал классика русской поэзии Николай Константинович. Ему было прекрасно известно, что в департаменте полиции была собрана самая разнообразная агентурная информация относительно сотрудничества господина Ульянова-Ленина с австрийской и германской разведкой. Например, о том, что его и других эмигрантов-большевиков завербовали через польских националистов еще пять лет назад, на случай намечавшейся войны. Или о том, что Ленин дал согласие на вербовку в 1914 году, во время ареста в Польше. Интересно, кстати, что до прошлой весны, проживая в Цюрихе, руководитель большевиков публично одобрял немцев и считался германофилом. Но потом как-то неожиданно замолчал на эту тему, после чего в пломбированном вагоне вернулся в Россию…

— Видите ли, как известно, я в последние годы был отстранен от текущих дел департамента полиции. Вы уж простите, Николай Константинович… — виновато опустил глаза Белецкий.

Вероятнее всего, он опять хитрил и не рассказывал всего, что знал, однако у председателя Чрезвычайной следственной комиссии не было средств для того, чтобы принудить арестанта к откровенности.

— Допустим, что это действительно так, — довольно сухо сказал Муравьев, и переменил тему: — Степан Петрович, хорошо ли с вами обращаются? Есть ли жалобы на условия содержания?

— Нет, ну что вы, какие жалобы! — Белецкий покосился на солдата возле двери.

— Со здоровьем все в порядке? Передачи из дома получаете?

— Все в порядке… — Белецкий неожиданно провел ладонью по лицу, как будто утирая слезы: — Перед семейством моим только стыдно, перед детишками… каково-то им было узнать, что отец их — преступник, в тюрьме оказался…

Николай Константинович почувствовал себя неловко, что-то пробормотал в ответ и обернулся к Александру Блоку, давая ему понять, что на сегодня работа здесь окончена.

— До свидания, Степан Петрович! — Муравьев, как это было заведено у присяжных поверенных, аккуратно пожал арестованному на прощание руку.

— Бог в помощь, господа.