Роман с Блоком

— Поэма писалась довольно быстро. Стояли тогда, в январе, если помните, необыкновенно вьюжные дни. Сначала были написаны отдельные строфы, но не в том порядке, в каком они оказались в окончательной редакции.

— Скажите, а что вы сейчас пишете?

— Время такое сейчас, положение такое, что не знаешь, что завтра будет… все насыщено электричеством, и сам насыщен… — Александр Блок попытался уйти от ответа. — Вот, недавно закончил «Возмездие», «Скифов»…

— Прочитаете нам? — попросила какая-то девушка. — Пожалуйста!

— Хорошо. С удовольствием.

Мильоны — вас. Нас — тьмы, и 
тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными очами!
Для вас — века, для нас — единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
Монголов и Европы!

Переполненный зал слушал молча и неподвижно. Даже табачный дым, казалось, перестал клубиться и замер где-то под потолком.

В последний раз — опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!

…Блок всегда был замечательным декламатором, так что двойные аплодисменты ему и как поэту, и как исполнителю достались по праву. Они не утихали долго, пока, в конце концов, со своего места не поднялся парень в матросском бушлате:

— А вы еще что-нибудь сочинили? Ну, кроме стихов…

— На военной службе я написал рассказ «Три часа в Могилеве».

— Прочитайте! — не то попросил, не то потребовал парень.

— Где он был напечатан? — захотел уточнить кто-то из публики.

— К сожалению, или, может быть, к счастью… — поэт улыбнулся одними губами, невесело, — текст этого рассказа сгорел при пожаре.

Возвращаясь из прифронтовой полосы, Блок заехал в любимое свое Шахматово и оставил там все, что успел набросать в Белоруссии. В его кабинете стоял старинный письменный стол, еще крепостной работы, который достался поэту от отца. В нем были секретные ящики, где Блок хранил самое ценное: письма жены, ее портреты, некоторые рукописи и, между прочим, даже девичий дневник Любови Дмитриевны. Однако в семнадцатом году местные крестьяне начисто разграбили господский дом, сожгли библиотеку, разломали стол, и от того, что было спрятано внутри, осталось только некоторое количество бумаг самого незначительного содержания.

…Поэтический вечер приближался к завершению, вопросы постепенно стали повторяться, и ведущий Витязев готов был уже произнести какие-то дежурные слова, когда из задних рядов опять послышался женский голос:

— Товарищ Блок, а можно мне спросить?

— Да, пожалуйста, — кивнул поэт.

— Вы ведь работали в составе Следственной комиссии при Временном правительстве. Скажите, будут ли когда-нибудь опубликованы результаты ее работы?

Вопрос не вполне соответствовал теме творческого вечера, но Блок ответил:

— Да, я очень на это рассчитываю. У меня не вызывало и не вызывает сомнения, что огромные по объему и в прямом смысле бесценные материалы, поступившие в распоряжении комиссии, не укладываются в жесткие рамки собственно юридического рассмотрении. Они оказались неожиданно яркими с точки зрения бытовой, драматической, психологической… даже с точки зрения языка и литературы! Показания всех этих «бывших людей» складываются в блестящую, картину разложения старого строя. Очевидно, что это само по себе — материал громадной разоблачительной силы, обвинение против старого строя в целом, что этот материал вполне может и должен стать средством революционного воспитания, способным поднять массы до себя. — Александр Блок удостоверился, что его внимательно слушают, и продолжил:

— Разумеется, стенографические отчеты и протоколы допросов будут опубликованы в скором времени. Кроме этого, мной уже почти полностью подготовлен к изданию очерк, который называется «Последние дни старого режима». Я рассчитываю, что он будет напечатан в журнале «Былое». Этот очерк основан на подлинных документах Следственной комиссии, с которыми мне лично пришлось работать. Кроме того, я снабдил их своими собственными комментариями и оценками, касающимися, по большей части, некоторых личных характеристик персонажей. Причем главным и едва ли не самым сложным, — неожиданно даже для самого признался Блок, — оказалось не соблазниться анекдотической и бульварной стороной материала…