Роман с Блоком

Блок вошел в камеру, как он входил обыкновенно куда-нибудь, где оказывалось много случайных и незнакомых людей, — например, в переполненный вагон трамвая. Чуть-чуть откинутая назад голова, плотно сжатые губы, взгляд, спокойно ищущий, на чем бы остановиться. Он вошел, как будто собираясь пройти комнату насквозь или, сказав кому-нибудь пару слов, повернуться и уйти обратно тем же легким упругим шагом.

В следующее мгновение он увидел знакомого. Это был худощавый, интеллигентного вида молодой человек по имени Арон Штейнберг — начинающий литератор и один из организаторов «Философской академии». Они невольно улыбнулись друг другу и обменялись рукопожатиями.

— Надо же, Александр Александрович, и вы здесь!

— Как видите, друг мой…

После короткого приветствия немедленно пришел черед обмена новостями.

Арона Штейнберга задержали по тому же делу, что и Блока.

За три или четыре дня до этого в Москве Всероссийской Чрезвычайной комиссией вторично, после кратковременной легализации, был арестован Центральный комитет партии левых социалистов-революционеров и началась ликвидация эсеровских партийных организаций по всей России. «Философская академия» была всего лишь кружком основателей будущей Вольной философской ассоциации, и Александр Блок принадлежал к нему с самого начала. Список участников кружка был обнаружен при обыске в блокноте у одного из писателей-драматургов, состоявших в партии эсеров, и, по мнению чекистов, мог сыграть определенную роль на предстоящем судебном процессе.

Поэтому на квартиру к Штейнбергам явились незваные гости с ордером Чрезвычайной Комиссии на производство обыска — и на арест независимо от результатов обыска. Последнее обстоятельство, разумеется, сильно встревожило домашних.

— Не расстраивайтесь, граждане, — утешал их руководивший арестом агент Петроградской ЧК, — у нас сегодня список длинный, и все — писатели, художники, профессора…

Список арестованных по делу, как выяснилось позже, был действительно большой. По крайней мере, в помещении для арестантов при районном Совете депутатов, куда собирали задержанных с одного только Васильевского острова, он очутился в обществе историка и журналиста Михаила Лемке, известного художника Петрова-Водкина и литератора Ремизова. Как выяснилось на следующее утро, все они провели ночь в квартире, которую прежде занимал писатель Федор Сологуб. Из квартиры этой он был выселен совсем недавно, так что Ремизов и Петров-Водкин нередко здесь бывали и знали ее отлично. Не хватало только самого хозяина — хотя, по имевшимся сведениям, в списке Чрезвычайной комиссии значился также и он…

Снаружи, с воли, слышался воскресный колокольный перезвон.

Согласно порядку, заведенному на Гороховой, каждое утро сообщался список лиц, подлежавших отправке отсюда в места более продолжительного заключения — главным образом, на Шпалерную улицу, в так называемый Дом предварительного заключения. Вот и в этот раз список уже был сообщен, так что камеры значительно разгрузились. Многие койки освободились, и арестованные, не нашедшие себе в первое время какого-то определенного пристанища, начали обустраиваться на новых местах.

— Милости прошу, Александр Александрович, к моему шалашу! — Штейнберг, который успел уже водвориться в одном из углов, счастлив был разделить свое ложе со знаменитым поэтом.

Из имущества у него имелись потертая шуба и саквояж. Блок прибавил к этому свою солдатскую шинель и вещевой мешок, после чего товарищи по сегодняшнему несчастью уселись на край общей койки и закурили:

— Ну, рассказывайте, Арон, как у вас тут и что…

За время, прошедшее с раннего кипятка до появления Блока, у Штейнберга уже составился обширный круг знакомств. По его словам, как «старожила» камеры, находившегося здесь со вчерашнего вечера, среди ее обитателей попадались люди самые разные — от генерала до пьяного извозчика, от профессорского сына, ценителя новейших муз, до совершенно неграмотного крестьянина, отличавшегося только непревзойденным умением сквернословить. Сидели тут и спекулянты, и взяточники, и убийцы, и убежденные социалисты-революционеры, и просто случайные, ни в чем не повинные люди — мастеровые с рабочих окраин, матросы военного флота и обыватели.

— Не верится все-таки что они даже до вас добрались…

— Ничего удивительного, достаточно вспомнить хотя бы Андре Шенье, — пожал плечами Блок, имея в виду знаменитого французского поэта, который окончил свой жизненный путь на гильотине.

…Между тем народ в камере все прибывал. Приходили одиночки, как и Блок, направляемые сюда снизу разными следователями. Появлялись и небольшие новые партии, переведенные из разных других мест заключения для дальнейших допросов, — и почти сразу же становилось понятно, что среди тех и других есть и такие, кто отсюда мог быть отправлен прямо на казнь.