Роман с Блоком

— По-вашему, бывают только беспартийные контрреволюционеры?

Окружающие рассмеялись, но собеседник поэта стоял на своем:

— И все-таки невозможно понять, как образованный человек может стать социалистом.

Блок в ответ улыбнулся.

— Изволите смеяться? И напрасно, милостивый государь…

— Простите великодушно, это вовсе не относится на ваш счет! — поспешил извиниться Блок.

— Но, однако же, вы со мной не согласны?

— Не согласен, — подтвердил поэт.

— Отчего же? Ведь этот ваш так называемый социализм невозможно себе представить без равенства. Но неужели вы будете утверждать, что все люди от рождения одинаково умны, одарены, талантливы? Нет, не будете… — артиллерист, оказавшийся в одиночестве, не надеялся даже, что ему дадут высказаться до конца, поэтому говорил горячо и торопливо: — Я вот думаю, что вся наша беда в том, что мы слишком скромны. В России образованное сословие всегда хотело опуститься до уровня массы, а не возвысить ее до себя. А теперь за это расплачивается вся Россия.

— Ох, не думаю, чтобы мы были слишком скромны, — с явным сомнением покачал головой Блок.

— Да и неизвестно еще, за что расплачивается Россия, — поддержал его кто-то.

…Офицер ушел первым в свой угол напротив окна. Вслед за ним из-за стола, покрытого газетой, начали подниматься и остальные.

— Эх, товарищи, — потянулся, вставая, моряк с дореволюционным тюремным стажем. — Самое верное средство — это проспать до лучших времен. Отправляюсь в дальнее плавание…

И он подал руку товарищам, будто и вправду отчаливал в путешествие.

Блок отправился к своей койке, а его приятель Арон Штейнберг принял вызов рабочего сразиться в шахматы. Когда он вернулся, поэт лежал на спине, укрывшись вместо одеяла шинелью и подложив под голову вещевой мешок. В ногах у Блока пристроился какой-то гражданин с восторженным лицом, и декламировал, почти не понижая голос:

Не жаль мне дней, ни радостных, ни знойных,
Ни лета зрелого, ни молодой весны!
Они прошли — светло и беспокойно,
И вновь придут — они землей даны…

Закончив одно стихотворение, он тотчас же, без перерыва, принимался за другое:

Она ждала и билась в смертной муке…

— Как вы много знаете наизусть! — похвалил его Блок. — Пожалуй, больше моего.

Заметно было, что поэт уже изрядно утомлен всей этой бесконечной декламацией, поэтому он даже не стал скрывать радости и облегчения при появлении Штейнберга. Не сразу и не без труда, но вдвоем с Ароном им удалось остановить поток стихов, а затем и на время избавиться от почитателя таланта Блока, отослав его немного отдохнуть. Как оказалось, этот человек до революции служил учителем в гимназии, и неделю назад с двумя спутниками был задержан при попытке переправиться через финляндскую границу…

— Он милый, — прикрыл глаза Блок. — Какие они все милые!..

— Вы, значит, не скучали?

— Нет, знаете, моряк, по-моему, был в чем-то прав. Тут много очень интересного…

Воскресный день прошел довольно быстро. Вскоре после ужина обитатели камеры окончательно разбрелись по своим углам, и Александр Блок со Штейнбергом также улеглись на свою общую койку.

— Как вы думаете, Арон, что с нами будет? — неожиданно задал вопрос поэт.

— Я уверен, что вас очень скоро отпустят.

— Только меня?

— Ну, думаю, мне еще придется посидеть и, вероятно, переселиться на Шпалерную, — вздохнул Штейнберг и, в свою очередь, поинтересовался:

— А Горький знает о вашем аресте?

— Да, знает. И, наверное, сделал все, что в его силах. Но, очевидно, в данном случае и он ничем помочь не может. Уже прошли целые сутки…

Половина электрических ламп в общей камере была потушена. Все кругом спали или собирались заснуть, кое-где раздавались стоны — по словам Штейнберга, это кошмары напоминали забывшимся о страшной действительности.

Александр Блок лежал ближе к стенке и еще долгое время самым педантичным образом уничтожал одного за другим клопов, бесконечною чередою сползавших откуда-то сверху по свежевыбеленной стене…

— Товарищ Блок!

Человек во всем кожаном громко назвал фамилию арестанта и ждал отклика, но поэт спал так крепко, что не отзывался. Тогда Штейнберг указал чекисту на соседа по койке, и не без труда растолкал его:

— Александр Александрович, голубчик… просыпайтесь!

— Что такое? — не сразу вернулся в действительность поэт, протирая глаза.

— Вы товарищ Блок? К следователю!

Блок поднялся и в полном молчании начал натягивать гимнастерку.

— Собирайте вещи, — приказал чекист и добавил:

— На освобождение!

Поэт сел обратно на койку и торопливо натянул сапоги.

Передал Арону оставшийся у него кусок хлеба. Обменялся прощальными рукопожатиями с моряком и с остальными «политическими» арестантами. Кивнул издали офицеру-артиллеристу и отправился вслед за агентом Чрезвычайной комиссии.

* * *