Роман с фамилией

– И матушка моя в том полоне была? – таращился я, не понимая, как это батька может маму взять в полон.

– Пусть она сама тебе это обскажет! – сердился батька.

Мать на мои новые расспросы сетовала:

– Черкасы оказались хуже басурман! Монастырь Пристанский разорили. Книги святые, иконы, утварь церковную и даже колокола утащили с собой… А ведь вроде тоже православные, Христу Богу молятся… Господи помилуй! – крестилась она. – А скольких баб да девок пошибанили! Я-то попыталась уйти потаённым ходом, что из крепости к реке Валую ведёт, да едва из-под земли выбралась, отец твой меня и схватил…

– И татарам продал? – От всего услышанного у меня голова шла кругом.

Батька довольно усмехался, покручивая вислый ус.

– Гарна дивчина, сынку, была твоя мать… – поблескивая глазами, вспоминал он. – Как можно такую красу татаровям отдать? «Нет, – загадал я, как только её увидел, – моя будет!» И не отдал вместе со всем полоном – к себе в хату привёл.

А однажды мать проговорилась:

– Когда завёл меня Евстафий в хату, я глаза подняла, а там – за столом, под иконой Пресвятой Богородицы, что в красном углу, тот самый черкас сидит, что тятеньку саблей надвое распластал… Оказался он отцом Евстафия – Иваном. Я как глянула на него, так и сомлела, пала наземь, себя не помня. А когда очухалась, Евстафию сказала: «Хочешь меня силой брать – бери! Только жить под одной крышей с убийцею моего родителя не стану. Принудишь, камень на шею привяжу да в ставок кинусь, что за хатой…» А батька твой хохочет: «Утопиться хочешь – топись! Тольки в том ставку и курица не потонет…» Но всё же, видать, слова мои ему в душу запали. Увёз меня Евстафий подальше от греха, на Полтавщину…

Там они прожили несколько лет, пока не взбунтовались казаки под началом того же полковника Остряницы, что водил их к Валуйкам. Восставшие избрали его своим гетманом. Остряница обратился к украинным людям с универсалом, в коем извещал, что выступает «для освобождения православного народа от ярма порабощения и мучительства тиранского ляховского и для очищения починённых обид, разорений и мучительных ругательств всему поспольству рода русского, по обеим сторонам Днепра мешкаючого»…

К войску Остряницы примкнул и мой батька (в ту пору ещё не батька) вместе со своим отцом Иваном.

Восстание было коротким, яростным и кровопролитным. Войска Остряницы поначалу действовали успешно, заняли Чигирин и Голтву, но вскоре потерпели поражение под Лубнами и на реке Слепород. В июле 1638 года поляки во главе с коронным гетманом Станиславом Потоцким и князем Иеремией Вишневецким окружили лагерь восставших под местечком Жовнином, недалеко от впадения речки Сулы в Днепр, и пошли на штурм. В жестокой сече им удалось прорвать казачью оборону и захватить все пушки…

– Твой дед Иван сгинул в той сече, погиб как герой, защищая наши пушки-гарматы… – рассказывал отец. – Изрубили его клятые ляхи на куски и подняли батькины останки на пики…

– А с другими что стало? – Я представил страшную картину смерти моего деда и невольно зажмурился.

– Тех, кого захватили в полон, отдали катам. Генерального обозного Сурмилу, полковников Недригайло, Боюна и Риндича колесовали… Полковников Гайдаревского, Бутриму, Запалея и обозных Кизима и Сучевского прокололи железными спицами насквозь. Десять сотников и есаулов полковых распяли, облили живицей и запалили, а хорунжих всех до единого истерзали стальными когтями и помирать бросили… Не пожалели и деток малых, что ползали у трупов родичей своих, всех пожгли на железных решётках, под коими угли пылали… Кто видел это зверство, рассказывали, что жуткий крик стоял на майдане, а клятые ляхи только гоготали и раздували огонь вениками… И нас бы, сынку, с матерью твоей лютая смерть ожидала, но гетман Остряница вовремя приказал остаткам войска переправиться через Сулу и увёл нас на московские земли.

Я бледнел – от страшного батькиного рассказа кровь застывала в моих жилах.

Мать, заметив это, молила:

– Окстись, Евстафий! Опять ты со своими жутями к дитю пристаёшь! Заснуть ведь после не сможет… Дождался бы, когда он хоть чуток в рост войдёт, а тогда уж страсти эти ему и рассказывал!

Сама она о переезде на Белгородчину вспоминала не иначе как с укором к черкасам: