Роман с фамилией

Про какую «норму» говорил дядя, мне было невдомёк, но я внимал и запоминал. Кстати, совет про стакан сметаны впоследствии спас меня от неминуемого гастрита, которым, вне всякого сомнения, наградила бы меня курсантская столовая с её неизменным комбижиром, поджарками и прочими трудноусвояемыми продуктами…

Главным же наказом дяди Гены стала поздравительная открытка на мой тринадцатый день рождения, где размашистым почерком значилось: «Расти большой – не будь лапшой!»

Впрочем, был и один практический урок, зимой семьдесят первого года.

Дядя Гена в это время жил уже в Фергане и в Коркино наезжал редко. Само собой разумеется, каждый его приезд превращался в непрерывную череду хождений по родственникам и знакомым. Я старался по возможности всюду сопровождать моего кумира. В один из таких визитов мы задержались допоздна и возвращались домой около полуночи по пустынной улице, носящей имя расстрелянного казаками южноуральского большевика Цвиллинга. Горожане в это время предпочитали сидеть по домам: случались разбойные нападения и хулиганство.

Было морозно. Мы шли широким шагом. Снег, с налётом угольной пыли, протяжно скрипел под ногами, и скрип этот гулко отдавался в стылом воздухе. Редкие фонари слабо освещали неширокий тротуар. Дядя что-то громко и весело рассказывал мне, затягиваясь табачным дымом.

Трое мужиков вывернули из-за угла. Крепкие, под стать дяде, они демонстративно преградили нам дорогу.

– Мужик, дай закурить, – не попросил, а потребовал один из них.

«Сейчас начнётся…» – содрогнулся я, да что там – душа ушла в пятки… Я вмиг забыл и про дядин разряд по самбо, и про свои подростковые фантазии совершить что-нибудь героическое. Только стыд навсегда опозориться перед дядей и удержал меня от того, чтобы тут же не броситься наутёк…

Вид незнакомцев не сулил ничего хорошего: угрюмые лица, руки держат в карманах… Что там у них: ножи, кастеты?…

Встречные держались по-хозяйски – перевес был явно на их стороне: трое против одного. Уверен, меня, четырнадцатилетнего хлюпика, они в расчёт не брали.

Я приготовился к самому худшему: «Сейчас будут убивать…», а дядя Гена бросил окурок в снег:

– А я не курю! – и вперился взглядом мужику в переносицу.

Что углядел мужик в дядином взгляде, сказать не могу. Но почему-то ни он, ни его друзья тут же не кинулись в драку. Может быть, почувствовали в дяде нечто такое, что обеспечивает победу даже над превосходящим противником.

Они молча расступились и дали нам пройти. Зябкой спиной я ещё долго ощущал опасность, исходящую от них…

Вскоре дядя уехал, и мы с ним больше не виделись.

Он погиб в тридцать шесть лет при довольно странных и даже загадочных обстоятельствах. Единственным свидетелем его гибели оказался часовой, стоявший на вышке у военного аэродрома в окрестностях Ферганы. Он и рассказал, что «москвич», за рулём которого был дядя Гена, мчался по дороге, отделяющей аэродром от кукурузного поля, совершая непонятные манёвры: то разгонялся до бешеной скорости, то резко тормозил, поднимая клубы бурой пыли. И снова – разгон, и опять – торможение. Так повторялось несколько раз, пока машину не занесло и она, кувыркаясь, не улетела в глубокий овраг.

Когда к месту аварии подоспели люди, дядя Гена был мёртв…

Бабушка Ефросинья Павловна в эти дни уже не вставала с постели. Она пережила любимого сына всего на несколько дней. Ей не рассказали о его гибели, и она так и угасла с мыслью, что Гена уехал в командировку…

Бабушку и дядю Гену похоронили рядом. Так они и лежат на ферганском кладбище, в чужой для нас теперь стране.

* * *

Сын дяди Гены, мой двоюродный брат Коля Кердан, тоже был воином. Я уверен в этом, хотя мы не встречались ни разу. Лишь однажды, в начале девяносто третьего года, поговорили по телефону: Коля звонил нашим родственникам в Москву из Санкт-Петербурга, а я как раз оказался у них в гостях…

Когда погиб дядя Гена, Коля был совсем мальчишкой. На фото он похож на меня – дошкольника: ручки тонкие, как прутики у вербы, шея как у гусёнка…

Недавно, перебирая старые письма, я наткнулся на послание от него. Наивное и непосредственное, оно отправлено в январе восемьдесят шестого года из Пушкинского высшего военного инженерного строительного училища, куда Коля только что поступил.

«Здравствуй, дорогой брат! – писал он. – Вчера получил от тебя поздравительную открытку, очень обрадовался. Спасибо. Я знал, что у меня есть два двоюродных брата, окончившие военные вузы, но не думал, что они знают обо мне, так как после смерти отца моя мать ни с кем из его родных не переписывалась.

Мне будет очень приятно познакомиться с тобой поближе, узнать побольше о военной службе, так как я тоже скоро стану офицером…

Ну, теперь немного о себе. Учился я до девятого класса хорошо, потом немного хуже – хотелось побыстрее стать взрослым, и учёба уходила на второй план. Десять классов окончил средне, в основном из-за неудовлетворительного поведения – ругался с учителями и с директором школы. Сперва вообще не хотели выдавать аттестат, хотя в журнале у меня не стояло ни одной текущей тройки…