Роман с фамилией

Но легенда так красиво объясняла появление алых полос на щите нашего пращура, что ей хотелось верить. Мой отец любил повторять, что алые полосы олицетворяют не только пролитую в битвах кровь храброго Гифреда, но храбрость и мужество всех его наследников до скончания века, а значит, и мои доблестные качества, пока ещё не проявленные. Золотое же поле гербового щита свидетельствует о знатности и богатстве нашего рода, а также о его верности четырём христианским добродетелям – вере, справедливости, милосердию и смирению.

…Время, в которое Создатель сподобил меня родиться, не очень споспешествовало этим ценностям. И хотя сказания и баллады на пирах воспевали честь, благородство и жертвенность нашего рыцарства, но каждый раз, когда наступал период решительных действий во имя получения выгоды, на первый план выдвигались совсем иные качества: безжалостность к врагу, суровость к собственным подданным, желание единолично вершить судьбы войны и мира, жизни и смерти, не гнушаясь при этом хитрости и интриг.

Многие далеко не самые благовидные поступки моих сородичей объяснялись жестокой необходимостью борьбы с Кордовским халифатом. Это государство неверных, пусть и распавшееся на эмираты, продолжало владеть основной частью Иберийского полуострова и представляло реальную угрозу если не для всего христианского мира, то уж точно для нашего графства, непосредственно граничившего с ним.

Все эти обстоятельства, несомненно, наложили отпечаток на характер моего отца. Он обладал свирепым и неукротимым нравом, любил охоту и пиры.

Отец храбро сражался с маврами и с соседями, вёл разгульную жизнь, пока не связал себя узами брака с моей матерью – Беренгелой, младшей дочерью графа де Ургеля. Мать, если судить по её портрету, была настоящей красавицей. По словам тех, кто её знал, она отличалась кротостью, смирением и редкой набожностью.

Её смерть в момент моего рождения, в ночь накануне Богоявления, очевидно, произвела на отца такое сильное воздействие, что он, прежде довольно небрежно исполнявший Христовы заповеди, несколько лет после матушкиной смерти жил наподобие монаха-затворника, под кожаным камзолом носил железные вериги, а в дни поста неистово истязал себя плетью, замаливая неизвестные мне грехи.

Годы моего раннего детства я почти не помню.

Когда мне исполнилось шесть лет, отец отвёз меня в Риполь к своему кузену Вифреду – епископу Жироны, Безалу и Каркасона.

– Ты, ваше преосвященство, лучше сможешь воспитать сироту и привить ему страх Господень, – сказал отец, когда мы предстали пред светлыми очами дядюшки-епископа.

– Блажен всякий боящийся Господа, ходящий путями Его! – нравоучительно сказал епископ и тут же добавил: – Ты правильно сделал, Рамон, что вовремя вспомнил о страхе Господнем и привёз сына ко мне. Однако одним страхом пред гневом Вседержителя, присущим людям со дня грехопадения, греховного начала в себе не укротить. Надобно ещё и смирение. И тебе, дорогой братец, сие должно быть лучше других ведомо…

Епископ поманил меня к себе. Я боязливо приблизился. Он ласково заглянул мне в глаза, погладил по чёрным кудрям, а после неожиданно легко вскинул на руки, прижал к своей груди. От его мягкой, бархатной сутаны пахло какими-то неизвестными мне ароматами.

Отец источал совсем другие запахи: кисловатого с горчинкой домашнего вина, солоноватого и терпкого пота. К ним примешивались стойкие запахи псарни и конюшни. Отец считал, что ничем иным от настоящего мужчины пахнуть и не должно.

– Слушайся его преосвященство, Джиллермо. Он тебя худому не научит, – непривычно тихо и даже умиротворённо сказал он.

– Ты, Джиллермо, можешь звать меня просто – падре, – улыбнулся мне епископ. – Договорились?

От него веяло таким спокойствием и добротой, что и я улыбнулся, хотя ещё минуту назад мне и представить было страшно, как останусь один, без отца, в незнакомом месте.

Наутро отец со своей свитой покинул Риполь.

Я остался жить в монастыре Святой Девы Марии под покровительством дядюшки-епископа. Здесь, среди пологих живописных склонов каталонских Пиренеев, и прошли годы моего детства и отрочества.

2

Монастырь в Риполе своим появлением обязан Гифреду Волосатому.

Он куда более напоминал крепость, нежели обитель Божию. По сути своей монастырём-крепостью он и являлся, ибо хотя в первые годы правления графа Гифреда между христианами и маврами сохранялся мир, но этот мир всегда оставался зыбким, ненадёжным.

Словно предчувствуя лихие времена и опасаясь новых набегов неверных, граф приказал обнести двухэтажный монастырь, возведённый в романском стиле, высокой крепостной стеной из прочного красного кирпича. Пятиметровая глухая стена и глубокий, наполненный водой ров у её основания делали обитель воистину неприступной твердыней.

В 888 году от Воплощения Господня монастырь освятили, и граф Гифред в знак высшего доверия и особой благосклонности к этой святыне отдал в монахи своего недавно родившегося сына Радульфа, который впоследствии стал его настоятелем.