Роман с фамилией

Я песнь, друзья, сложил для вас —
Безумную отчасти.
В ней о любви пойдёт рассказ,
О радости и страсти.

Кто эту песню не поймёт,

Любовь тот не познает.
Кто мне сейчас не подпоёт,
Тот счастье потеряет…

– А дальше, что же дальше, падре! – с нетерпением воскликнул я.

– Дальше ты переведёшь сам, как только одолеешь язык оригинала… – подогрел он мой интерес.

– Как же я выучу этот непонятный язык?

– Я стану учить тебя, мой мальчик… – пообещал дядюшка.

Он вообще был необычным епископом. Помимо игры на лютне, знания многих европейских языков и арабского, он был сведущ в тайнах врачевания ран, в перемещении звёзд на небосводе, в искусстве плавки металла, в садоводстве и виноделии, но самое удивительное для меня – в воинском деле. Хотя это последнее умение дядюшка почему-то тщательно от меня скрывал.

Однажды, исследуя помещения епископского дома, я проник в кладовую и обнаружил там дорогие рыцарские доспехи с золотой и серебряной насечкой. Здесь же находились кольчужная рубаха и такие же сплетённые из стальных колец штаны, отполированные до блеска наколенники и налокотники. Всё это было в таком виде, как будто их только вчера изготовил кузнец-умелец из Толедо. В кладовой также хранился и целый арсенал вооружения, готовый к немедленному применению: обоюдоострые мечи, кинжалы, тяжёлые боевые топоры, копья и самострелы…

Об увиденном в кладовой арсенале я промолчал, но именно с той поры стал примечать, что дядюшка-епископ с особым интересом наблюдает за нашими с Себастианом упражнениями на деревянных мечах и как будто невзначай даёт весьма дельные советы по отражению того или иного выпада.

Время от времени дядюшка куда-то уезжал из монастыря в сопровождении отряда наёмников-норманнов. Тогда же из кладовой исчезали рыцарские доспехи и часть оружия.

Возвращался он, как правило, через несколько дней и непременно уединялся в домовом храме, где подолгу молился, распластавшись на каменном полу перед деревянным распятием Спасителя.

Именно в эти дни в погребах монастыря точно по мановению волшебной палочки появлялись бочки с вином и головы сыра, в амбарах – мешки с зерном, на конюшне ржали чужие кони, а в хлеве мычали коровы и блеяли овцы…

Немного повзрослев, я как-то спросил у дядюшки-епископа:

– Откуда эти щедрые дары?

Его ответ противоречил прежним наставлениям:

– Многие знания умножают печали, Джиллермо…

3

В первые годы моей жизни в Риполи отец навещал меня. Впрочем, приезжал он нечасто и гостил недолго.

В каждый свой приезд он первым делом окидывал меня с головы до пят оценивающим взглядом, словно видел впервые, и задавал одни и те же вопросы:

– Как тебе тут живётся, сын? Нуждаешься ли ты в чём?

Едва дослушав рассказ о том, что случилось за время нашей разлуки, он трепал меня по голове тяжёлой рукой и отправлялся с дядюшкой-епископом в зал приёмов, где за закрытыми дверями они пировали всю ночь и вели долгие, задушевные беседы.

Лишь изредка мне позволялось разделить с ними трапезу, и тогда я, забыв о еде, ловил каждое слово, сказанное отцом и моим благодетелем.

В канун моего пятнадцатого дня рождения, в январе 1096 года от Воплощения Господня, отец явился в монастырь и сообщил о своём намерении снова жениться. В жёны он избрал Бибиэну, дочь одного из своих вассалов – небогатого идальго. Девице ещё не исполнилось и двадцати.

Эту новость отец сообщил нам с дядюшкой в первые же минуты по приезде с таким непреклонным выражением лица, что было очевидно: решение о женитьбе он принял окончательно, и никаких возражений не потерпит, по крайней мере в моём присутствии.

Мы сидели в трапезной.

Взрослые говорили о соборе, состоявшемся во французском Клермоне, откуда падре недавно вернулся с известием о грядущем Крестовом походе.

Шла вторая неделя мясоеда, и на столе, помимо обычных, изрядно надоевших в Рождественский пост блюд с ячменной кашей и квашеной капустой с яблоками и жёлтой морковью, дымились на больших подносах сочные ломти жареной телятины и куски тушённого в кислом соусе ягнёнка. Чаши с мёдом, тарели с хлебом из муки тонкого, не монастырского помола теснили блюда с кругами козьего сыра, варёными яйцами и запечёнными куропатками. Местное вино, эль, сваренный по норманнскому обычаю, поданные к столу в больших кувшинах, предназначались дядюшке и отцу, а яблочный сидр – для меня.