Роман с ключом (СИ)

      Арден раскрыл ладонь, которая до этого лежала возле той самой книги, и протянул Реду:

      — Дайте руку.

      Ред послушался.

      — Он держал меня за руку, иногда долго... Мне, когда это началось, было одиннадцать лет, я немного боялся. Сначала, — прохладные пальцы Ардена сжали руку Реда чуть сильнее. — А потом я понял, что это Лэрд должен меня бояться. Он отпускал меня и начинал делать зарисовки.

      Ред заранее проклинал себя за то, что говорит, но не мог не спросить:

      — Он был увлечён вами? — единственное, на что он оказался способен, так это придать вопросу благозвучную форму, а не спросил первое, что пришло в голову: «Старый извращенец на вас слюнями капал?»

      — Не в том смысле, который предполагаете вы.

      Реду немедленно стало стыдно. Он попробовал освободить руку, но Арден держал его крепко, а дёргать со всей силы Ред не решался.

      — Он считал меня красивым. Наверное, восхищался. Иногда он целовал мне руки.

      Сердце у Реда колотилось безумно часто, почти вибрировало.

      — И что вы... Что вы думали, чувствовали?

      Арден улыбнулся словно бы чему-то своему, и улыбка не затронула его синеватых глаз. Он притянул руку Реда ближе, а потом на одну секунду, стоившую, наверное, Реду пяти лет жизни, прикоснулся губами к его руке возле запястья, там, где под кожей жарко бился пульс.

      — Теперь вы знаете, — медленно произнёс Арден. — Знаете, что чувствует глупый мальчишка, когда человек умнее, старше, несравнимо выше по положению целует ему руки.

      Но, будь он сто раз проклят, Ред не мог бы сказать, что чувствует. Изумление, непонимание, ошеломление, восторг — всё близко, но не то. Наверное, Ред никогда ещё в своей жизни не испытывал столь сильных и столь необъяснимых чувств.

      — Леди де Вер знала об этом? — спросил он, еле заставив себя заговорить.

      — Не думаю. Хотя Колин мог ей и рассказать.

      — Он знал?

      — Да, он однажды видел нас. В библиотеке.

***

      На следующее утро Ред повёз Ардена к морю, который против обыкновения в машине не читал. Он смотрел в окно, иногда переводя взгляд на Реда.

      Тот в предыдущий вечер много думал о происходящем, пока ему руку точно огнём жгло в том месте, которого коснулись губы Ардена. Его мучили картины ещё более яркие и дерзкие — что бы Арден мог сделать ещё... Наверняка многое. То, чего сам Ред не делал никогда, о чём боялся даже думать. Он и сейчас боялся, но рядом с Арденом даже страх был возбуждающим. Близость волновала так же, как блуждания в тёмных коридорах Каверли в поисках запретных комнат.

      Утром, на свежую голову, Ред решил, что для него единственный способ взаимодействия с Арденом — честная игра. Он не готов к игре запутанной, полной недомолвок и намёков; они изводили его, лишали покоя, сил и уверенности.

      Он время от времени поглядывал в зеркало на неподвижно сидящего сзади Ардена, а потом не выдержал:

      — В чём смысл вашей игры?

      Глаза Ардена ожили, словно он давно ждал вопроса.

      — О, это очень сложная игра, — усмехнулся он. — Я изображаю скучного провинциального джентльмена, вы изображаете его секретаря.

      На что он намекает, на то, что всё знает?

      — Вас нельзя назвать скучным.

      — Почему? Потому что я имею косвенное отношение к Анселю Филдингу?

      — В том числе и поэтому. Но ваша близость к леди де Вер кажется весьма интригующей.

      — Как вы откровенны сегодня...

      — Вы можете побыть откровенным в ответ, — предложил Ред, с удовлетворением заметив, как после его слов Арден принял настороженный вид; честно говоря, необычное зрелище — обычно он ходил точно в полусне, и ничего его не интересовало. — Она ведь заменила вам мать?

      — С некоторой натяжкой можно и так сказать. Я любил её, как мать, хотя она никогда не любила меня так, как Колина. Любила, конечно, но иначе.

      — А ваша мать? Вы так легко расстались с ней?

      Арден — Ред внимательно следил за ним в зеркало, гораздо внимательнее, чем за пустой дорогой, — сжал губы.

      — Хорошо, я буду откровенным, — произнёс он, словно через силу. — Моя мать работала в госпитале во время войны, а я жил в эвакуации. Та семья взяла ещё троих детей кроме меня. Они были примерно моего же возраста, и все они говорили, что помнят матерей, не очень чётко, какие-то обрывочные образы, вроде лица, склоняющегося над кроваткой. Не уверен, что это не было плодом их воображения... Я не помнил ни мать, ни отца, ни свой дом. Может быть, помнил в первые месяцы, но потом не осталось ничего... Вы же знаете, как это бывает у маленьких детей. Когда меня вернули матери, я остался с женщиной, которую увидел в первый раз в жизни. Я не могу сказать, что приютившие нас люди были особенно нежны с нами, но они казались мне более родными. К тому же мать была больна, наверняка она боялась лишний раз обнять меня, чтобы не заразить. Ей всё равно приходилось работать, дома она бывала редко. Это не её вина, что она не могла устроить мне счастливое воссоединение с семьей. Это вина времени, войны. Леди Виктория навещала нас несколько раз, потом мы навещали её в лондонской квартире. Когда мать сказала, что леди Виктория предложила забрать меня в Каверли в качестве воспитанника, я не почувствовал ничего. Мне было всё равно, буду я жить с той леди или с этой.