Роман… С Ольгой

«Это Платон? Аристотель? Эпикур? Гераклит?». Увы, не могу припомнить, кто сказал. Смерть не пугает жизнь, потому что когда есть жизнь, то смерти нет, а когда приходит смерть, то жизнь стрекочет жалобно «Прощай» и машет детской ручкой.

Чёрт! Как же я тогда сглупила. Она ведь ничего не знает. Я не соврала о смерти, но об этом никому вообще не говорю, не обсуждаю и стоически молчу, хотя бессонными ночами, коих у меня немало, тщательно обдумываю, перебирая всевозможные варианты. Мне пора! Там уже заждались. Моя мамочка зовёт меня.

«Вы ходите на свидания с мужем?». Нет. Наверное, не судьба. Встречи с Ромой Юрьевым для меня запрещены. В интересах следствия жертва преступления не должна видеться с человеком, которому инкриминируют двойное хладнокровное убийство двух подозреваемых в камере, где эти люди находились под круглосуточной охраной.

«Вы хотите, чтобы муж вышел из СИЗО?». Да, конечно.

«Когда?». Что когда?

«Сколько он находится там?». Полгода и несколько тягучих дней…

Я не помню. Вернее, начисто забыла, как Юрьев выглядит. Остался только грубый контур, нанесенный на 3D-холст пунктирной, едва заметной линией. А какого цвета у него глаза? Рост? Вес? Оттенок кожи? Его улыбка. Что с ней? А есть ли на щеках у Ромы милые веснушки? А что с руками? Запястья, ладони, пальцы, кулаки — мужское смертоносное оружие. Он себя вообще не контролирует или тот несчастный случай — единственный, спонтанный эпизод?

— Олечка? — свекровь негромко барабанит в дверь. — Детка, чем ты занята?

— Одну минуту, — стою перед зеркалом и не узнаю в тёмном отражении ту, кем с некоторых пор для всех являюсь. — Я причесываюсь, ещё чуть-чуть, последние штрихи, — нервными пальцами подбираю случайно выбившийся локон из причёски, сильно нравящейся мужчине, которого я долго жду.

— Они уже приехали, девочка. Поднимаются на лифте. Я получила сообщение от папы. Лёль?

— Да-да.

— Ромка возвращается.

— Ага.

Да чтоб меня! Какие у Юрьева глаза? Коричневые? Тёплый или холодный тон? Голубые? Наверное, серые? А может быть, зелёные? А волосы? Шатен? Брюнет? Блондин?

«Поступили бы вы так же, как поступили, распорядись судьба иначе? Будь у вас ещё одна возможность реализоваться в тот же день, смогли бы прыгнуть со скалы? Пошли бы на такое? Смогли бы выбраться из собственных штанов без помощи рук и содействия близкого по духу человека? Не отвернули бы с намеченного пути? Решились на лихую авантюру? Наплевали на последствия, при этом усомнившись в вездесущности неуловимого фатума? Да? Нет! Нет? Да!» — постоянно спрашиваю себя, задавая насточертевшие до жути вопросы и всё равно не нахожу достойного ответа.

«Наверное… Скорее всего… Возможно… По всей видимости… Я надеюсь… Понимаю и хочу в такое верить…» — лепечет жалобно сознание, скулит и что-то вякает, а после прикусив язык и натянув сильнее удила, внезапно прекращает причитать.

Я хочу сбежать. Хочу уйти. Желаю скрыться. Пищу. Вот так стремлюсь исчезнуть. Сгинуть и слинять. Намереваюсь раствориться, ластиком стерев себя. Испытываю бешеную жажду, мучаюсь от голода, но не могу засунуть в рот ни крошки, ни безвкусной, но спасающей от иссушения, чистой капли. Зато совсем не контролирую свои действия, движения: спотыкаюсь, шлёпаюсь на землю, потом вожусь в грязи, раздвигая тину, вымешиваю мозолистыми ступнями густую слякоть, нехотя, без энтузиазма, неуклюже и коряво поднимаюсь. Хнычу, как ребёнок, случайно выплюнувший соску, неряшливо отряхиваюсь и расфокусированным взглядом, через мутное стекло смотрю перед собой. Что там впереди? Только дикий ужас. Исключительная тьма…

«Это безысходность! Вы меня слышите?» — стрекочет тётя в очках с крупными диоптриями, записывая мой бред в свой кожаный блокнот. — «Оля, давайте повторим…».

Обойдусь!

— Я готова, — открыв дверь, встречаюсь нос к носу с Маргаритой Львовной.

— Ты плакала? — тыльной стороной своей ладони свекровь проводит по моей щеке и задерживается между скулой и виском. — Температура? Позволишь? — не дожидаясь разрешения, мама трогает губами щеку и сразу же опускает поцелуй на лоб, между бровей. — Оль, ты себя хорошо чувствуешь?

Я волнуюсь.

— Да. Всё нормально. Идёмте.

— Предлагаю отметить сегодняшнее событие. Как ты считаешь?

Это будет точно без меня.

— Я не возражаю.

— Первое есть, а на гарнир чего-нибудь сообразим, нарезочку, винцо. И, — подхватив меня под локоть, носом утыкается в висок, а жаркими губами сообщает в ухо, — обязательный сладкий стол. Я тортик приготовила. Ромочка любит «Шоколад». Что скажешь?

Я этого не помню. Разве Юрьев любит шоколад?

— Угу.

— Слава Богу, что всё обошлось. Боже, это такая радость. Теперь всё будет хорошо. Вот увидишь.

Обошлось? Она считает, что полугодовое вынужденное заключение её единственного сына — отличный и достойный результат? Хм… Полагаю, что нет. Не так.

Муж страшно отомстил за нерадивую и глупую жену. Он подставился и не отвернул удар карающей государственной машины, опустившей ему на шею топор, заточенный на славу.

— Тебя что-то беспокоит? — мы тормозим с ней в коридоре перед дверью.

— Нет.