Роман… С Ольгой

Он тихо ходит. Я и не заметила, как открылась дверь, совершенно не услышала стук, скрип, вытьё лаком вскрытых половиц, не ощутила даже слабого колыхания неподвижного воздуха. Босс ввалился в кабинет без спросу, нагло и с вполне очевидным намерением.

— В чём дело?

— Извини, — быстро отвечаю, но еле-еле двигаю губами. — Я не хотела.

— Плохо слышно, Ольга Алексеевна, — похоже, Красов приближается ко мне. — Я чётко разобрал «привет», а дальше какая-то возня и бормотание. Итак, ещё разочек, будь добра. Юрьева, в чём дело?

— Костя-я-я, — почти впечатываюсь в небольшой стеллаж, возле которого стою. — Не нужно! Слышишь?

— Угу.

— Не нужно воспитания.

— Как скажешь, — он останавливается, но размеренно и громко дышит. — Я тебя чем-то или когда-то смертельно обидел? Повернись.

— Дай мне уйти, — прикрыв глаза, хриплю. — И всё! Больше ничего не требуется. Не хочу с кем-либо разговаривать, чтобы что-то объяснять. Всё одно ни черта не выйдет — никто не поймёт. Этим нужно жить.

— А ты попробуй! Тем более что у меня сегодня великолепное настроение. Твой Юрьев всё утро скалится, как идиот. Кстати, могу его понять. Приехал на работу вместе с женой и не изображает мужика бесхозного, которому некому даже чашку кофе сделать. Ты хоть бы…

— Довольно! — подняв руку, требую сохранять молчание. — Нет, ты не поймешь и дело тут не в благодушном расположении духа, Костя. Довольно, довольно, довольно, — эхом дребезжу.

— У тебя его нет? — босс продолжает, задавая мне ещё один вопрос. — А когда появится запал? Когда ты к нам вернешься, отпустив боль? Когда, Юрьева? Я доживу до этого момента? Мне, твою мать, нужна здесь крепкая профессиональная рука. Я туговат на ухо, да и голова болит так, что временами я бы не возражал против её отсутствия на моих плечах. Сегодня три часа, а дальше — как пойдет! По рукам?

Нет! Он ошибся. Я приехала не работать, а убраться на хер!

— Не расположена! — через зубы отвечаю.

— Ты не маленькая, Юрьева. Нужно прятать вынужденную нерасположенность под маску дружелюбия.

— Стоп! — снова выставляю руку. — Давай сейчас не будем заниматься психоанализом и разыскивать с фонарями правых-виноватых и про настроение тоже, на всякий случай, подзабудем. Здесь все свои. Никто не хочет играться в то, что не принесёт воодушевление от победы. Пойми, пожалуйста, мне необходима свобода.

— Ты не узница. И потом, зачем?

— Но и не свободна. Зачем? — напрягает, если честно, его простой вопрос. — Раскручиваешь на общение? Реально, что ли, не понимаешь?

— Только не заливай мне про: «Служителям искусства необходимо вдохновение, которое можно обрести, если залить винишком душу».

— Язвишь? — уверена, что покрываюсь пятнами. У меня горят уши, зудит невыносимо шея и жалобно вопит будто бы обожженная крапивой грудина.

— Неплохо бы пообщаться, Оленька. Мы давно не виделись. У тебя очень неудобные часы посещения. То без приглашения — ни-ни, то твоё настроение меняется, как погода в горной местности, то Юрьев выставляет авангард.

— Вот она я!

— Да я уж вижу. Ты похудела?

— Некорректный вопрос, к тому же, задан женщине, Красов.

— Зачем тебе свобода? От неё нет никакого проку. Одни проблемы, тем более у того, кто привык всю жизнь крутиться на длиннющем поводке. К тому же, свобода — это личное, сугубо индивидуальное мироощущение. Определение «либертА» чрезвычайно субъективно. Даже изнывающие от жажды и голодающие рабы на галерах считали себя счастливыми людьми, хоть и второго с конца сорта, и не задумывались о том, чтобы куда-то сбежать, обретя фантомную волю, пока кнут надсмотрщика, конечно, не разрывал им кожу на спине. Кстати, а куда запланировали поехать?

— Куда? — я поднимаю голову, стопорюсь глазами на корешках некрупных профессиональных фолиантов, замираю, подвисаю и будто не дышу, вернее, напрочь забываю о дыхании.

— Куда вы намылились на этот раз? Снова в город?

Неважно! Лишь бы подальше, вон из этого места, к чёрту на рога, туда, где никто ни разу не был. Лишь мне! Только я, в полном одиночестве и без сопровождения, хочу убраться на хрен, забыться и в кои-то веки прекратить метания, терзающие моё воспаленное сознание и уставшего от диссонанса мужа. Это не спокойная жизнь, а о счастье речи вовсе нет. Обыкновенный фарс, прикол дешёвый, вероятно, вынужденный балаган, шутка, забава, фишка, показуха. Игра, обман, беспардонная статистика, фикция, дешёвый трюк, но не супружеские отношения, не совместное будущее крепкой пары, коей мы являлись с Юрьевым до сей поры. Это больше не любовь, но сверхизощрённая пытка, жалкая манипуляция и непреднамеренный абьюз.

— Я хочу уехать из города.

Красов с нескрываемой издёвкой в голосе, дыхании, и вероятно, позе, громко хмыкает, но ничего не отвечает.

— Мне нужно. Кость, ты услышал?

— Да. Я всё понял, но кое-что не разобрал. Рома едет с тобой или это персональный экспромт? Идёшь на поводу взыгравшего желания?

— Нет, — мотаю головой, а после опускаю, при этом упираюсь лбом в сильно выступающий, острый край металлической полки. — Не говори ему, пожалуйста. Так будет лучше для всех и, прежде всего, для него.