Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942

Вдруг вчера вечером приезжает какой-то мальчик и передает мне корзину — Expres. Я ломала голову, что, от кого и откуда? (* Прислали цветок из Velp'a 24 в Houten, a Houten очевидно задержало еще 1 день. Голландцы заслали зачем-то в Velp. He понимаю, т. к. Utrecht ближе к нам.)

Какое-то странное волнение охватило меня, когда я раскрывала упаковку.

Описывать ли Вам то чувство, которое я испытала, увидев Ваше имя?!

Я окаменела от удивления, восторга, радости, нежнейшей благодарности Вам милому, нежному, — и от стыда за недостойность свою…

Зачем, зачем Вы так балуете меня?

Я не способна выразить все то, что меня волнует и, по правде говоря, я и сама себя не понимаю[76].

От какого-то детского восторга я ничего не могла другого сделать, как поцеловать розовые лепесточки цветка… Какое «спасибо» выразит мое чувство?! Я счастлива, что это растущий, живой цветок, который я могу растить и лелеять и много лет!

Господи, но мне так страшно подумать, что Вы, м. б., отвернулись от меня теперь. Как жду я Вашего ответа!!

Мне так много хочется Вам сказать, но я удерживаюсь, т. к. боюсь ответа Вашего. Если бы Вы знали, как дороги Вы душе моей![77]

Вот отчего все эти дни от 24-го и до вчера я так волновалась и думала о Вас! Это привет Ваш мне, _ж_и_в_о_й_ привет был на пути ко мне! Зачем? Зачем?.. Вы так меня балуете!!

Если бы знали Вы, как мучаюсь я тем, что возможно доставила Вам горечь! Я не могу этого выразить.

Все это время я очень волнуюсь. Я не могу спать, и аппетит совсем пропал, как от волнения бывает перед экзаменом. Мои семейные уверяют, что я похудела и побледнела. Матушка, наша гостья, все время твердит: «что это О. А. с Вами, похорошели Вы, а так похудели, — совсем другая». Видите, я не больна, т. к. болезнь не красит, а похудела от грусти о Вас. Я боюсь утратить Вас. Я боюсь, что я уже утратила Вас. Лучше убейте сразу и скажите скорее. А м. б. я внушила сама себе этот страх, и Вы все тот же? Если бы это могло так быть! Но я боюсь, т. к. Вы слишком, слишком хорошо обо мне писали!

Как грустно мне! Как бы хотела я поговорить с Вами. Писать так трудно.

Я очень, очень хорошо понимаю Вашу боль о сыне Вашем. Я ненавижу кровно его мучителей-большевиков. Не думайте, что я не понимаю Вас! Я верю крепко, что Святое и Вечное в русском народе не умерло, и что Оно, это Святое, сбросит большевистское иго, и что Русский народ оправдает сам себя перед Богом и историей своей. Я рада была услышать о войне, т. к. что-то сошло с мертвой точки, и война поможет освободиться нашим родным и дорогим от сатанинской власти. Рано или поздно это свершится. Я твердо верю в свой народ! Вы тоже? Как молиться надо! Я очень взволнована, я плохо молюсь.

Сейчас цветочки Ваши стоят передо мной, — я любуюсь на них.

24-ое июля был яркий, чудный день! Как провели Вы его?

Я все время, не только [в] 12.30, но все, все время была душой у Вас. В 12.30 я пошла в сад и… только что вышла с веранды, как вижу, едут 2 гостьи, — одна тоже Ольга, праздновать именины у нас «в раю», как все «Wickenburgh» зовут. Я засуетилась и не могла уйти мыслью к Вам так, как хотела. Но вдруг меня такой радостью захлестнуло, будто я что-то чудесное узнала и до того, что поделиться с кем-то хочется. Я даже постаралась сама себя уличить, не случилось ли чего, но тут же поняла, что это просто Ваш голос был ко мне. Это было удивительно, так необычайно.

Это было около 1 ч. дня. Я была очень весела и радостна до вечера. А вечером мне стало чего-то очень грустно… почему? Грустили Вы?

Я это все так ярко чувствовала. Я это не сочиняю. Это все честно!

Я каждый день хочу назначить время моего привета к Вам. Хотите?

Ну хоть в 11 ч. вечера. Суета дня уже уйдет, и еще не поздно. Я буду точно в 11 ч. веч. думать о Вас и Вы будете знать, что Вы не один. Да, Душа у Вас родная, близкая, своя! — «Одной духовной крови» — сказали Вы… В минуту отчаяния, сознания своей ненужности миру, я вдруг нежданно нашла отклик Ваш на свое страдание. Таких людей, как Вы, м. б., уже даже и нет теперь. Я разумею здесь, за рубежом… Такой Вы русский, чуткий, нежный, очаровательный, — слов не найду! Мне даже чуточку страшно, — примете еще все это за истерический бред у меня.

Но это сущая правда, и мне трудно молча это только в себе сознавать. Я не исступленно пишу, но совсем серьезно.

Для меня Вы — источник жизни!

Жизни юной, красивой, полной. Получили ли Вы мое письмо от 24-го июля, — я там уже писала, что Вы умеете приобщить к жизни через себя!

Пишите, дорогой друг, работайте, если можно. В Вас столько силы, столько истинной красоты!

С каким интересом я слушала бы Вас, о Вашей работе. Нет, не с интересом, а в Священном трепете!

Вот в Вас, в Вашей Душе столько огня из Божьей кошницы!

Для нас всех, а для меня как-то особенно, Вы такое сокровище! Что я могла бы для Вас сделать?!

Как больно сознавать расстояние?! Я все же верю, что увижу Вас! —