Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942

Ах, как много рассказала бы я Вам и о себе. Писать не могу. Я много видела горя. Жизнь у меня была не легка. Часто я роптала и даже (страшно подумать) говорила «зачем, зачем я родилась!» Мне казалось абсурдом, полнейшим всякое продолжение жизни. Мне за абсолютную истину казалось решение не иметь детей. Мне казалось преступным желание родителей для «своего счастья» давать жизнь новому человеку и посылать его на муку. И это была я, — я, которая в юности всю цель жизни видела в детях. Я радостно шла в жизнь. Я даже забыла об этом; мне напомнил один доктор, знавший меня по работе в первые годы в клинике и часто разговаривавший со мной о том — о сем, какая я была тогда. Я ужаснулась сама тому безрадостному содержанию в себе, слушая рассказ-воспоминание доктора обо мне же самой. Я не узнавала себя. И сказала ему об этом. Это был хороший, серьезный ученый товарищ. Тот объяснил это усталостью. Не знаю… Меня больно и беспощадно била жизнь. Но за все, за все я благодарю теперь Бога. Много мук было дано для моего же блага, и я бы не мучалась, если бы покорно принимала Волю Творца.

Но человек чувствует иначе.

Вы, каждым Вашим движением Души, каждым словом давали мне ответы на все. Я не знаю сама, какое чудо дало мне Вас. _Н_е_ _у_х_о_д_и_т_е_ _ж_е!

Теперь, за эти последние недели я нахожу в себе новые силы, я как-то иначе воспринимаю мир.

Ведь одно время я даже не считала себя вправе быть счастливой, — а Вы меня как-то подбодрили. Правда, моя черная полоса лежит далеко позади[78], но отголоски от нее оставались в душе очень долго. Я как-то так и не окрылилась вполне[79], хотя и жила и живу хорошо. Вы дали душе моей Живую Воду[80]. Помните, как в сказке: только после живой воды воскрес рыцарь. Боюсь, что в письме неполно и неясно… Но, м. б., Вы поймете.

О тоске «по невоплощенному» Вы говорите… Ах, я так много могла бы Вам сказать. Были, были мечты и у меня[81]… Я в России училась в Высшей художественной школе на живописном отделении. Я шла туда как в Храм. Буквально. И… ушла, — горько, с болью. Мне было 17 лет, когда я всю себя хотела отдать искусству. В Художественной школе были, как везде, большевики — футуристы, экспрессионисты, кубисты и т. п. Я слишком откровенно высказала свое мнение мальчишке-учителю. Не мог простить мне. Жизни не давал. Профессор отделения был из старых и как-то мне тихонько шепнул: «масса у Вас ошибок, но чуется мне что-то настоящее, мое же!» А сидела я над трудной акварелью и без указаний «футуриста-мальчишки» пробовала пробиться _с_а_м_а. Я летела домой как на крыльях. «Масса ошибок» были мне как похвала за словами «что-то настоящее, мое же!». Через пару дней профессора выжили вместе с другими, и он уехал в Америку, а я осталась одна среди кого угодно, только не художников. Я ушла и поставила крест на искусстве… После мне было очень часто жаль, но не было другого выхода. За границей многие люди советовали, требовали даже, чтобы я продолжала, но я считала это для себя роскошью в наше тяжелое время изгнания. Мне нужно было скорее приниматься за дело, дававшее бы мне хлеб насущный. Я зарыла глубоко и наглухо в себе стремление к искусству, да и времени не было у меня, работавшей с 8 утра и до 11 вечера⁹⁰. Я только очень изредка рисовала иконы. На живопись меня потянуло с раннего детства сильно и могуче. Теперь без необходимых данных, без подготовки, без «фундамента» я все равно художником не буду. Да и поздно… Поздно. Для многого я опоздала в жизни… Как быстро уходит молодость. А что я сделала? Как это горько знать! — Хорошим художником не быть, а плохим не хочу. На один миг мне недавно стало очень жаль, что упущено, т. к. страшно хотела бы иллюстрировать Ваши книги. Конечно с Вашего согласия. Но я задавила в себе и это, чтобы не дразнить себя.

О литературе?.. Я не рискую. У меня нет оригинальности. Давно, давно жил образ. Предмет. Высокий и Святой. Он толкал меня на Путь Искусства, он звал и приказывал. И все, все стерла жизнь. Жизнь с маленькой буквы, злая, тяжелая, скорбная жизнь. Этот образ родился в душе десятилетней Оли в церкви, и его намек я слабо попыталась дать на конкурсном экзамене на «вольную тему». «Старые» художники оценили, а молодые смеялись. Когда-нибудь скажу Вам все. Веря Вам, слушаясь Вас, м. б. я бы и попробовала писать, но у меня нет смелости писать о себе и нет оригинальности для другого. Простите, что так много говорю о себе. Кончаю, а сказать еще так много надо! Душевно Ваша О. Б.

То, что Вы пишете о Вашем творчестве, об искусстве, об образах, стоящих перед Вами, — так велико, так чудесно, так захватывает и поднимает меня! Обо мне Ваши слова настолько прекрасны, что мне их странно отнести к себе…