Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942

Родная моя, свет мой неупиваемый! Я пока оставил большое письмо, ответ на письмо от 8.VII, потому что меня «обогрела» одна мысль, — и случилось такое «откровение», которое меня потрясло радостью несказанной, и я не мог продолжать. Вы узнаете, я м. б. завтра опишу _в_с_е. Поверите ли? Но случилось — как было в «Путях Небесных», — мне «разъяснение». Знаете, я только вчера узнал, — клянусь святым для меня! — Анастасия⁹⁷ — значит — «Воскресшая»! День Вашего рождения стал для меня Днем Рождения! Пишу большое письмо пером, — так Вам приятней читать, чувствую. Оно очень большое, кажется. Дорогая, остались для меня прежней..? Вы еще прекрасней, еще глубинней, еще дороже стали… — если только эти слова могут передать — _н_е_п_е_р_е_д_а_в_а_е_м_о_е_ _с_л_о_в_а_м_и. Вчера я послал Вам открытку: мне больно, что ожидание м. б. болезненно для Вас. Мои все письма — только слабое отражение сложного и блистательного «мира», который во мне строится, вот уже больше года. Почему это во мне такая грусть за Вас, щемящая, слившаяся с неизъяснимой нежностью, будто Вы страдаете? — и Вы самое мне дорогое здесь, а я — бессилен утолить, только могу словами выражать жаление! В субботу 26-го весь день я был сам не свой, в тоске… — не знаю. Я повторю Вас, говоря, что непрерывно думаю о Вас — все ушло, и все ненужно, только одно, одно — живу Вами. Это очень светлое и чистое. О себе..? Я здоров, но не могу писать — все закрылось. Это пройдет, т. е. я овладею собой. Ваше письмо — драгоценность, я его читаю… читаю… или чистый _с_в_е_т? И. Шмелев. — Не забывайте меня.

«Неупиваемая чаша», послана Вам из Берлина.

34

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

17 н. ст. VIII.1941

Дорогая… письмо 8.VII смутило меня тревогой Вашей. Ну, не прав ли я был, что Вы страстны в воображении Вашем и в чувствах? Вижу, чего Вы навоображали и как Вы себя расстроили! А для меня теперь самое важное, чтобы Вы были спокойны. Ваши тревоги передаются мне — и открывают Вас _н_о_в_у_ю. Я, мог (!), ошибаться, — в Вас?!.. разочароваться, — после этого письма Вашего?! Милая, да разве Вы не чувствуете, _к_т_о_ Вы для меня теперь?! Как бы хотел я поцеловать глаза Ваши, которые столько плакали! Ах, чудесный ребенок Вы, головка-то Ваша как работает! И мнительны же Вы, как… и я. Рыбак рыбака видит издалека. Вы и при всем Вашем воображении не чувствуете, как я Вас _з_н_а_ю. Ах Вы, моя сестричка милая, художница! Какая же Вы огромнейшая художница! Письмо Ваше, от 23.VII, меня совершенно изумило. Об этом — дальше. Никогда не «хвалю» Вас, а говорю от сердца, правду.

От личного перейду к совершающемуся. Никакие испытания не страшны, только бы душа России сохранилась. «Какой выкуп даст человек за душу свою?»⁹⁸ Ныне — не «историческое», а как бы «божественно-трагическое»: сцена — мир, Рок — Господь, страдающее — для нас! — Россия, — не бесовский СССР, — развязка — «Христос Воскресе» — или гибель. «Да будет праведен Суд Твой, Господи!» Чаша исполнилась, меряется мерой — за _в_с_е. Помимо людской воли. Так чувствую, и покойна душа моя.

Да, я _с_л_ы_ш_у_ Вас, полон Вами. Такое владело мной, когда жил я призрачной жизнью _л_и_к_о_в, лелея в них неизъяснимое «дас-эвиге-вейблихе»⁹⁹, что даже в Причастии чувствуют подвижники. Я жил в очаровании вызванных мною к жизни, и я любил их. Это со мной теперь, но это уж не _л_и_к, а… Вы, светлая, вышли из Ваших писем, и я… — не смею коснуться этого.

Лунной ночью стояли Вы на берегу пруда, спрашивали, — слышу ли Вас? — а башенка белела на островке — знаю ее теперь! — и Вы открываетесь мне в образе Анастасии… В «Неупиваемой» тоже островок¹⁰⁰. Я только теперь открыл, что «Анастасия», с греческого, — «Воскресшая». Ольга = Елена = светильник. Угас мой светильник. «Воскресшая», Ольга… — ныне мне светите. Кто же это _п_р_и_д_у_м_а_л? Этого нельзя придумать.

«9. VII», для меня, — Рождение «Воскресшей», — _с_в_е_т. Странная, дивная _и_г_р_а! Милая, как чудесно, как все во мне смешалось..! Я предвосхитил Вас 23 года тому, когда писалась «Чаша». Вы были тогда ребенком, но были уже _д_а_н_ы: — «…на лилиях и розах узор ее волшебный…»? Вы получили от мамы из Берлина мой «Въезд в Париж» и нашли в «Яичке»¹⁰¹ — «мое живое небо», и я увидел в нем — Вас. Вы отвалили камень¹⁰² — и я живу.

Вы пишете — «сердце мое рвется Вам навстречу…» Вы знаете мое — и потому — «навстречу». Свет мой, да не смутит Вас мое признание, не замутит Ваших чистых далей! Мне плакать хочется, — и нет слез. Мне больно, когда я чувствую, как порой одиноки Вы. Это должно пройти. Вы будете писать, _д_о_л_ж_н_ы! И потому Вы — дитя мое, мы связаны — _Р_о_ж_д_е_н_и_е_м.