Роман-воспоминание

«1. Надо снять письмо Николаева Сталину, дабы версия о причастности Сталина к убийству Кирова не была воспринята как реальный факт.

2. Нужен небольшой, но емкий, оптимистический эпилог романа. Негоже заканчивать роман словами: «Россия зальется кровью».

3. Сталин по-прежнему рисуется как откровенный «злодей», циничный, трусливый, слабый, без конца внутренне спорящий с Лениным, в грош не ставящий своих соратников, неуважительно говорящий о русских и евреях, наконец, как нетерпимый, капризный интриган и т. д. и т. п… Невольно возникает вопрос, как же после смерти Ленина мы под руководством этого «злодея» превратили нищую Россию в развитое государство, победили фашизм и как, наконец, под его же руководством восстановили разрушенную немцами страну?..

Поскольку роман по своему объему для журнала неподъемен, встает вопрос о журнальном варианте объемом 18-20 листов. Автор должен убрать из него все категорические излишества по части образа Сталина».

Мой ответ был коротким: «Понятие „журнальный вариант“ – сомнительно. Если роман поддается сокращению, не теряя смысла и художественных достоинств, его надо сократить и в книге. Если он эти достоинства теряет, его нельзя сокращать ни в журнале, ни в книге. Поработаем, и тогда определится окончательный размер публикации».

Сергей Баруздин был человек писучий, ответил и на это письмо. Привожу из него некоторые строки, показывающие, «откуда растут ноги»:

...

«…путем сокращения убрать одностороннее, сугубо субъективное изображение Сталина. Зная соображения А. Н. Яковлева из первоисточника, я не убежден, что ты воспользовался всеми его советами. Договоримся так: „Дети Арбата“ прочитают мои товарищи по редакции, соберемся, попытаемся прийти к общему знаменателю».

Заседание редколлегии журнала состоялось 9 сентября 1986 года. Начал, естественно, Баруздин:

– Толя, все, что я тебе писал, то, что будут говорить здесь товарищи, – это личное мнение каждого. Хочешь – принимай, не хочешь – не принимай, ты автор, тебе решать. Единственное, о чем прошу, – учесть требования Яковлева. Мы с ним говорили ровно час о твоем романе. Яковлев сказал: «Если Рыбаков это сделает, я за эту вещь берусь лично, не будет никакого ИМЭЛа, никакой цензуры». Понял? Роман пойдет зеленой улицей. Без этих поправок Яковлев роман не поддержит, тогда начнутся ИМЭЛ, цензура, там роман зарежут. Выбирай.

– Ничего себе – свобода выбора…

– Нам не на кого опираться, кроме Яковлева. Если я ему доложу – все сделано, то мы находимся под охраной секретаря ЦК партии, никто нам не страшен. Ситуацию я тебе изложил, послушаем товарищей.

– Этот роман – эпоха в развитии советской литературы, – сказал Аннинский, – могучая, мощная, шекспировской силы вещь. Какое счастье, что она попала в наш журнал. Ее невозможно сокращать ни в чем. Изъять письмо Николаева недопустимо – рушится конструкция. Сталина трогать нельзя, без Сталина все пропадет. Я решительно за печатание в таком виде.

Взял слово незнакомый мне заведующий отделом очерка Калещук, здоровый такой парень, в редакции его называли «китобоем».

– Мы все изолгались, цепляемся за этот труп, сколько можно?! Пора покончить с этим! Из-за Сталина наша экономика в полном прорыве. Или мы будем строить свободное социалистическое общество, или будем держаться за Сталина и вернемся ко всему ужасу, который был при нем. Я, как и Аннинский, считаю, что получить такой роман – наша великая удача, и не понимаю, Сергей Алексеевич, как можно ставить вопрос о восемнадцати листах?!

Баруздин качнул головой:

– Это было сказано условно, я вовсе не хотел резать роман.

– В нем нельзя ни слова выкинуть, – продолжал наседать Калещук, – как он построен, так и надо его печатать. Ни слова не выбрасывайте, Анатолий Наумович!