Роман-воспоминание

Итак, Яковлев осторожно зондирует почву, возможно, после нашего утреннего разговора хочет действовать через Баруздина. Но отношение Баруздина к роману, а главное, к Сталину мне известно, нахлебаюсь я с ним.

Тут же разыскал Ананьева:

– Торопись, Толя, один главный редактор журнала уже закидывает удочку насчет романа.

– Кто этот главный редактор?

– Сказать не могу, не имею права. С ним говорил Яковлев, одобрил роман.

– Обманул тебя твой главный редактор. Ничего ему Яковлев не мог сказать, ведь он не читал романа, так ведь? Читал Яковлев твой роман?

– У него спроси.

– И спрашивать не буду. Съезд заканчивается, слышал выступления? Хоть один произнес это имя?

– Какое имя?

– Сталина. Его даже упоминать нельзя – ни за, ни против. А ты хочешь, чтобы твой роман напечатали. Ты знаешь мое отношение к «Детям Арбата». Два года уже, как я с ними разбежался, а меня мордой об стол. Второй раз не хочу.

Получили от машинистки новый вариант романа. Вычитали с Таней. Ошибок полно, надо забеливать, подклеивать, перепечатывать абзацы, страницы…

Отвез рукопись в ЦК Кузнецову, помощнику Яковлева. Он забыл выписать мне пропуск, но охранники, узнав, что я автор «Кортика», связались с ним, пропустили. Кузнецов долго извинялся: думал, я знаю его внутренний телефон, позвоню снизу. Сын бывшего секретаря Ленинградского обкома А. А. Кузнецова, расстрелянного по приказу Сталина в 1950 году по известному «Ленинградскому делу», относился ко мне с симпатией. Красивый брюнет лет сорока, однако глаза типично «псковские» – серые, холодные, смотрят прямо на собеседника. Но и я, как всегда в таких случаях, вперся в него взглядом. Опустить глаза пришлось ему.

Я положил на стол рукопись и письмо Яковлеву, где коротко изложил, что именно я сделал, и повторил, что ни в каких обсуждениях участвовать не буду, его, Яковлева, требования выполнил, этот вариант последний , прошу или передать роман для публикации, или вернуть мне, я сам решу его судьбу.

Кузнецов прочитал письмо, покачал головой.

– Но ведь сейчас положение в Союзе писателей изменилось, выбрано представительное бюро, так сказать, мозговой центр, теперь сами писатели будут решать судьбу литературы.

– Бюро – это аппаратные игры, Валерий Алексеевич, мертворожденная организация. Власть у тех, у кого на столе правительственный телефон – вертушка, они по-прежнему будут душить литературу. Я свой роман на удушение не отдам, так прямо и скажите Александру Николаевичу.

– Александр Николаевич будет огорчен, он да и все мы считаем, что на съезде многое сдвинуто с места.

– Будут публиковать правду, тогда можно будет говорить о достижениях. Все остальное, простите, болтовня.

– Тут про вас ходит много разговоров, говорят, вы сидели…

Я кивнул на рукопись:

– Прочитайте, все узнаете.

– Обязательно… Говорят, вы воевали…

– Да, в Восьмой гвардейской армии.

– Это та, что была под Сталинградом Шестьдесят второй?

– Та самая.

– А вы знаете, эту армию создал Колпакчи, мой тесть, я женат на его дочери.

– Колпакчи – знаменитый генерал, хорошо воевал. На фронте мы это имя слышали. Жаль, погиб так нелепо.

– Да, авиакатастрофа… Хорошо, Анатолий Наумович, ни о чем не беспокойтесь, все передам Александру Николаевичу – и рукопись, и нашу беседу.

Второй раз Яковлев читать роман не будет, но «по кругу» его не пустит. Скорее всего, передаст Баруздину, скажет, что он от меня требовал, – пусть Баруздин проверит, внес ли я эти поправки, и вообще пусть посмотрит и решит как главный редактор. Мои предположения оправдались частично: Яковлев сказал Баруздину о поправках, но рукописи не переслал – переслать рукопись значило бы дать письменную директиву о публикации. Такой директивы Яковлев давать не хотел, все на словах: обычная цековская манера. 9 августа Баруздин мне позвонил, в тот же день на даче в Переделкине я ему передал рукопись, через неделю он прислал мне свой отзыв. Приведу его заключительные абзацы:

...