Роман

Второй курс под названием «Редактирование рукописей» читала женщина из издательского дома «Саймон энд Шустер», которая на первом же своем семинаре раздала всем тридцатидвухстраничную ксерокопию главы как бы из романа. Глава содержала кучу ошибок, половину из которых я не заметила, редактируя ее в первый раз. Но под руководством нашей преподавательницы я нашла и новые. Вскоре мой экземпляр был испещрен поправками и замечаниями.

По ее словам, предложения должны быть верны по своей грамматической структуре, не быть банальными, но должны быть понятны читателю. Она учила нас, что хорошо организованный абзац, где все предложения на своих местах, а все слова подобраны верно, становился образцом совершенства.

Когда один из студентов пожаловался, что мы теряем слишком много времени на какой-то абзац, она раздраженно ответила:

— Это основная цель нашего курса — научиться переделать неудовлетворительный авторский текст в более приемлемый. Параллелизм, согласование слов, правильное употребление глаголов, внимание к местоимениям, исключение лишних прилагательных и наречий — вот об этом я и буду говорить вам всю зиму.

Она не занималась с нами орфографией («для этого у вас есть словари»). Она не настаивала на использовании каких-либо стандартных слов или выражений. Но некоторые нью-йоркские идиомы, которые употребляли ее юные редакторы, раздражали ее. И однажды, когда она услышала, как я спрашиваю одного из студентов: «Не можешь ли ты отъехать туда?» — она взорвалась:

— Черт возьми! Туда можно приехать, а отъехать отсюда. Если вы путаете эти две приставки, то ваша речь неграмотна. А если вы позволите подобные ошибки при редактировании, вы вообще не готовы к этой работе.

Жадная до каждой мелочи, имевшей отношение к моей профессии, я впитывала все, что нам говорили преподаватели. Как-то после работы я пришла к мисс Уилмердинг, чтобы поблагодарить ее:

— Эти курсы, на которые вы меня послали, просто бесподобны! Спасибо вам за все.

— Не за что. Вы их заработали.

Но однажды, когда я размышляла о моих успехах в учебе, ко мне пришла тревожная мысль: «То, что я учу, — техника, правила игры для того, чтобы работать с рукописью, если такая вообще появляется. И мне нужно знать, как вообще эта рукопись создается».

И когда я начала расспрашивать об этом своих знакомых по курсам, то услышала:

— Эван Кейтер. Интенсивный курс. Шесть часов по субботам, четыре — по воскресеньям — всего за четыре недели.

— Кто он?

— Всего в Нью-Йорке четверо настоящих редакторов. Хирам Хайден в свое время обучал половину писателей Нью-Йорка. Кейтер — его заместитель.

Я решила заплатить за этот курс из своего собственного кармана. Весь февраль я слушала изумительные лекции этого тихого шестидесятилетнего человека, в которых он исследовал психологические и логические процессы, которые лежат в основе создания художественного произведения. И, как женщина-редактор с предыдущих курсов, которая не брала во внимание орфографию, он не останавливался в своих лекциях на технических аспектах письма. По его словам, творчество — это работа не только ума, но и души. Цель творчества — общение души писателя и читателей. А мастерство писателя заключается в способности использовать именно те символы, которые зажгут пламя в душе читателей. Другие, менее великие цели были достойны презрения.

Он ссылался на «Идиота» Достоевского, «Волшебную гору» Томаса Манна, «Мадам Бовари» Флобера, «Шум и ярость» Фолкнера, творчеству этих писателей; он посвящал наши субботние и воскресные встречи. А с понедельника по пятницу я снова и снова прокручивала в голове его лекции.

Кейтер проделывал и другие удивительные вещи, чтобы вывести нас из апатии невежественности. Со; своим ассистентом из знаменитой киностудии «Аполло» на 42-й улице, он организовал для нас показ классики мирового кино и рекомендовал нам посмотреть хотя бы шесть фильмов. Он особенно настаивал на фильме «Страсти Жанны Д'Арк», о котором отзывался так:

— Снятый в 1928 году датским кинематографистом Карлом Дрейером, этот фильм доказывает, что кино стало настоящим серьезным искусством. Дрейер, снимая великую Фальконетти в роли святой Жанны, постоянно следит за ее лицом, на котором отражается то торжество, то гнев. Он позволяет лицам ее французских и английских обвинителей почти уходить из кадра. Нет ни лишних движений, ни взрыва чувств, только эти удивительные лица, пересказывающие нам средневековую историю церкви и ее преследований.