Роман

Кейтер также настаивал, чтобы мы не пропустили фильм, который он считал «лучшим из когда-либо снятых», — «Дети райка». Этот фильм был сделан нелегально в период нацистской оккупации Парижа во время Второй мировой войны. Он рассказывал о людях, причастных к созданию театра варьете в Париже перед французской революцией, и о детях, которые занимают самые дешевые места на галерке в самом верху, называвшиеся «райком». В фильме было три основных персонажа: необыкновенно красивая женщина, которую сыграла Арлетти, клоун-мим, роль восходящей звезды того времени Жана Луи Барро, и актер, сыгранный Пьером Брассёром. Сложные взаимоотношения этих троих людей и легли в основу фильма. Говоря о «Детях райка», Кейтер сделал акцент на следующем:

— Помните, что я сказал об этом фильме — «лучший». Вы, конечно, можете не согласиться. Когда-нибудь вы увидите фильмы, спектакли, услышите оперы, которые поразят вас, заставят задуматься. Старайтесь общаться с образованными людьми и сопоставлять свои взгляды на эти творения искусства.

Тогда я поняла, что имел в виду профессор Файншрейбер, когда говорил мне об образовании «нью-йоркских улиц». Я приходила на 42-ю улицу смотреть фильмы, на 5-й посещала бесплатную библиотеку, в которой могла найти почти любую нужную мне книгу. Нью-Йорк — университет для каждого, кто хотел учиться. А я была ненасытна до учебы. Я смотрела не только фильмы, рекомендованные Кейтером, но и другие, лучшие работы самых известных европейских мастеров. И если я сегодня такая, какая я есть, то за это я должна благодарить моих учителей моего «университета» — улицы Нью-Йорка.

Однажды, когда я осталась после лекции, чтобы поблагодарить Кейтера, он сказал:

— Кино и книги, конечно, очень важны. Но, если вы хотите по-настоящему хорошо писать, вы должны обратить внимание на музыку и живопись.

— А хватит ли всей жизни на все это?

— А для чего же вы живете, как не для того, чтобы познавать лучшее, что сотворил человек.

Главной целью писательского творчества Кейтер считал создание правдоподобных характеров. И лучше всего это делать, показывая изменения, происходящие в герое, когда на его долю выпадают разные испытания. «Литература — это движение», — повторял он.

Когда последнее занятие в феврале закончилось, я осталась, чтобы поговорить с Кейтером:

— Я работаю в «Кинетик пресс», хочу стать редактором. Вы научили меня, на что необходимо обращать внимание в рукописи.

— Ну-ка, скажите мне в двух словах на что?

— На яркость.

— Хорошо. Чем вы занимаетесь в «Кинетик» сейчас?

— Я работаю в отделе, куда приходят рукописи, папки складывают друг на друга, и растет бумажная гора.

— Она везде растет, мисс Мармелштейн. Ваша и моя задача не дать ей пустить корни.

— Я попытаюсь.

И редакторы «Кинетик», кому я передавала рукописи, из которых что-то может выйти, заметили, что с марта количество присылаемых мной романов сократилось до трех на девятьсот.

Зимой 1967 года, когда мне было двадцать три, получив много положительных отзывов о своей работе, я начала подозревать, что в скором времени меня ожидает повышение. Однажды утром я взяла стандартную папку с хорошо оформленной рукописью. Не закончив третьей страницы, я крикнула Жанис, нашему курьеру:

— Вот достойная работа.

Я передала ей листки рукописи, которые только что прочла, и мы начали обсуждать прочитанное. Жанис окончила два курса колледжа и знала, какой должна быть хорошая книга.

— Этот знает свое дело, — сказала Жанис. — Кто он?

— Лукас Йодер — Росток, Пенсильвания, — прочла я на обложке.

Когда Жанис ушла, я продолжила чтение и в этот вечер, перед тем как пойти домой, позвонила в курьерский отдел:

— Передайте, чтобы Жанис зашла на пятый этаж к секретарю.

И, когда она появилась, испуганная, что допустила какую-нибудь ошибку, я сказала:

— Меня ругали за то, что посылала им слишком много рукописей. Не прочтешь ли ты эти три главы и не скажешь ли мне завтра утром свое мнение?

Обрадовавшись такому серьезному поручению, Жанис взяла три главы себе домой. На следующее утро она уже ждала меня у моего стола:

— В этих трех главах он так изумительно описал Грензлер, что я как наяву слышала, как разговаривают немцы, и видела их амбары.

— Я то же самое почувствовала вчера вечером. Ты очень помогла мне. Приходи через час. Я хочу, чтобы ты отнесла эту рукопись какому-нибудь понимающему редактору.

Когда Жанис ушла, я села за машинку, чтобы напечатать отчет о рукописи, положившей начало «Грензлерскому октету»: