Romanipen (СИ)

Петя, скривившись, глотнул и тут же закашлялся. Ему было горько и отвратительно, замутило сразу. Протянутый Федором хлеб безвкусным показался, но легче от него не стало. Он пожалел, что согласился, а когда тот за второй потянулся — непреклонно покачал головой. Федор и не возражал, тут же отставив бутылку: своего он добился и успокоился.

А потом они без умолку говорили. Спрашивал больше Федор, и Петя еле отвечать успевал. Ему спать хотелось, он на диван откинулся и дремал уже. Но Алексея Николаевича все-таки решил дождаться. Пока же выспрашивал про него.

— А с этом вот.. как? — он кивнул в сторону бутылки.

Вообще-то он знал, как барин после его пропажи станет с горем бороться. Тут и спрашивать не стоило, и так понятно все.

Федор только нахмурился и неопределенно махнул рукой.

— А сам ты чего? — спросил Петя, чтобы сгладить разговор.

Тот тихо заулыбался вдруг.

— Да вот… Катенька в тягости, к зиме, значит…

Пете стало неловко и радостно за них, и он тоже улыбнулся.

Разговор совсем затих. Петя, прикорнувший на диване, вяло отвечал на вопросы, да и Федор уже зевал. А от шагов за дверью оба вскинулись.

Со скрипом повернулся ключ в замке. Барина Петя сразу даже в темноте узнал. Только он раньше не хромал, на трость не опирался и не держал плечи опущенными и поникшими.

Трость Алексей Николаевич швырнул куда-то в угол и обессиленно прислонился к стене. Пробормотал устало:

— К черту все… Не пойду больше, стоило унижаться, не выплатят же. Крысы, самих бы в бой, под пули…

Он осекся, вглядевшись в темноту. Петя тогда мягко встал и шагнул вперед, отметив отстраненно, что ростом стал почти с барина.

Алексей Николаевич жадно всматривался в него, и в глазах у него было то ли отчаяние, то ли потерянность, то ли невозможная, шальная надежда.

Петя подошел вплотную, откинув кудри со лба, и осторожно коснулся рукава его затертой шинели. Напугать еще больше боялся, а то и так барин вжался в стену, и даже в темноте было заметно, как у него лицо побелело.

Федор тихо поднялся и вышел, прикрыв дверь. Петя это еле приметил.

У Алексея Николаевича губы дрогнули, а в глазах, наконец, мелькнуло узнавание.

— Петенька… — голос у него был тихий и хриплый, а в конце и вовсе надломился.

Барин, неловко споткнувшись, шагнул к нему. В плечи больно вцепился и тут же стал заваливаться набок — ноги у него подкосились.

Петя еле успел его удержать и, стиснув зубы, потащил к дивану. Он тут только почувствовал, что от него несло кислым дешевым вином. Видать, в кабаке каком-нибудь горе очередное заливал.

Он устроил Алексея Николаевича головой у себя на коленях, расстегнул на нем шинель и ослабил ворот рубашки. И сейчас только рассмотрел, как же тот сдал и постарел. Мало в нем осталось от видного молодого гусара, что был до войны: на худом осунувшемся лице выделялись глубокие тени под глазами и нездоровый лихорадочный румянец на скулах, появились складки меж бровей и у губ, а волосы на висках стали совсем седые. Словно не год прошел, а с десяток лет.

Алексей Николаевич вздрогнул и, не открывая глаз, неловко попытался поднять руку. Петя тут же взял его ладонь в свои, стал греть оледеневшие пальцы. Барин крепко, до синяков схватился за его руку и прижал ее к себе. Из-под прикрытых век у него текли слезы.

Петя растерялся. Вот как девицу утешать, он бы догадался еще, а тут… Он провел по волосам барина, по щеке, утирая мокрые дорожки, и сказал тихо:

— Ну что же вы, я вернулся ведь…

Алексей Николаевич закусил губу, словно из последних сил пытаясь сдержаться. И, резко повернувшись, спрятал лицо у него на коленях.

Судорожные всхлипы он пытался душить в себе, только ходившие ходуном плечи его выдавали. А потом разрыдался — отчаянно и надрывно.

Петя совсем уже ничего не понимал. Он же пробовал утешить, а тут наоборот вышло. Он решил тогда потерпеть просто и дать Алексею Николаевичу время успокоиться.

Он еще отстраненно размышлял, стоит ли так убиваться. Бекетов-то наверняка по-другому его встретит — самое большое, ругнется затейливо. Данко так представить и вовсе не получалось.

Петя отогнал шальные мысли. Тут о другом думать надо, а то наконец-то всхлипы барина стали тише, может, и стоит все-таки успокоить.

Он удобнее устроил его, чуть поднял и крепко прижал к себе. Алексей Николаевич обессиленно приник к его груди и совсем затих, только еще вздрагивал иногда.

А потом — Петя и сообразить ничего не успел — тот сел порывисто, вывернувшись из его рук, и привалился к столу. Потянулся к бутылке, плеснул себе привычным заученным движением и выпил залпом. Его трясло всего, горлышко о стакан звенело.

А когда потянулся налить еще — Петя не выдержал. Притянул его к себе и снова крепко обнял, а бутылку отставил. Один раз-то еще ладно, если успокоиться никак не мог, но больше-то зачем?..

Алексей Николаевич молча уткнулся ему в плечо. И расплакался тихо и жалко.

Петя утомленно прикрыл глаза. Ему это порядком надоело, да еще и злить начало. Сколько ж можно-то? Да к тому же барин, моментально захмелевший, цеплялся за его рубашку и бессвязно бормотал между всхлипами: «Петенька… Правда не уйдешь?.. Совсем?..»