Romanipen (СИ)

Петя тяжело вздохнул. У него голова кружилась, мутило до сих пор после водки, и больше всего спать хотелось, а не выслушивать тут невесть что. Он знал, конечно, что таким застанет барина. Но теперь вовсе жалел, что приехал.

Он встал, помог Алексею Николаевичу подняться и потянул его в другую комнату — спальню, как догадывался.

И точно: там оказалась небрежно застеленная кровать. Барин не противился, но и не помогал почти, когда Петя усадил его туда и стал стаскивать с него шинель. Уложил его потом и хотел было встать — Федору сказать надо было, чтоб Воронка поутру не трогал. Барин тут же вцепился в его руку и прошептал еле слышно: «Не уходи».

Пришлось оставаться. Как он сам разделся и забрался под одеяло, тот прижался к нему и снова тихонько всхлипнул. Петя поморщился: и так терпеть невозможно уже, да еще и лежать неудобно — неровно, простыни старые и застиранные. Он с тоской вспомнил, как же хорошо в степи под плащом. И вот странно: если с Данко обнявшись спать уютно и удобно оказалось, то от барина он всегда отворачивался. Сейчас и вовсе оттолкнуть хотелось, но рука не поднималась.

А на разговор у Пети сил не хватило. Алексей Николаевич, успокоившись наконец, коснулся его шрама под ключицей и спросил отрывисто, где же он был столько времени. Петя сказал невнятно, что цыгане подобрали и выходили. И тут же провалился в глубокий сон.

Он чувствовал, как барин осторожно, не тревожа, гладил его кудри, потом устаивался у него на груди, брал ладонь и бережно целовал пальцы или просто держал его за руку. Но так и не проснулся.

…Очнуться выдалось резко, Петя и не понял даже сразу, что происходит. Его спящего еще схватили за плечи и бесцеремонно вытащили из одеяла. Он высвободил руки, пытаясь отпихнуться, и ладони уперлись в красную ткань и золотое шитье гусарского мундира.

Бекетов стиснул объятья так, что у Пети аж дыхание пресеклось.

— Петька, мерзавец ты цыганский, где ж тебя, поганца, черти носили… — ласково шептал он.

— Да пустите, что ли… — недовольно пробормотал он, не сдерживая широкой счастливой улыбки. — Где носило, там уж нету.

Он несказанно рад был видеть Бекетова. Да вот только не выспался он, голова прежестоко болела и в горле было сухо — он зарекся еще раз уставшим и голодным пить.

Петя вывернулся из рук Бекетова, упал обратно на кровать и зарылся лицом в подушки.

— Ты чего это? — ухмыльнулся тот. — Притворись еще, что не рад, змееныш. Это ничего, что разбудили, потерпишь уж.

— Да водка, дрянь… — морщась, буркнул Петя. — Стоило приехать, так сразу…

— Дрянь, говоришь? — расхохотался офицер. — Не сочти за труд, объясни это кое-кому, а то моих сил никаких уже нет…

— Миш, не надо, — глухо произнес Алексей Николаевич, сидевший с другой стороны кровати.

Он был встрепанный, в небрежно запахнутой рубашке. И бледный, с покрасневшими глазами: всю ночь, что ли, не спал и любовался?..

А от Бекетова — бодрого, весело ухмылявшегося, — веяло свежим утренним морозом. Петя невольно залюбовался тем, как ладно сидел на нем гусарский мундир. Особенно — с новенькими блестящими эполетами штабс-ротмистра.

Заметив взгляд Пети, тот горделиво вскинулся. И тут же вскочил, недовольно оглядывая комнату.

— Ну-ка рассказывай, Петька, как тебе нравится в этой дыре. Боюсь представить, каким манером тебя вчера встретили. Позволь осведомиться, накормили хоть с дороги?

Петя покачал головой, и Бекетов изумленно вскинул брови.

— Ничего ж себе! Я-то в шутку, а оно и правда так… Значит, быстро вставай и пойдем. Если тебя даже в честь возвращения собственный барин не кормит, так хоть я угощу. Да и города, небось, не видел толком, показать надо бы. На улице жду, а то не здесь же, в самом деле… А тебя, Алеш, не приглашаю, сам говорил, что тебе сегодня снова в канцелярию надо было. Да и навидаешься еще со своим Петькой, а мне уезжать скоро.

Он порывисто вышел, хлопнув дверью. А Петя покосился на досадно отвернувшегося Алексея Николаевича и принялся одеваться. С барином сидеть и снова его успокаивать никаких сил не было. Да еще и есть так хотелось, что аж мутило.

Последние его сомнения развеял пришедший Федор — почему-то слегка напуганный.

— Ну, Петь… — пробормотал он. — Не конь у тебя, а зверюга бесовская, химера! Давай-ка ты сам ухаживать будешь, а я лучше издали посмотрю…

Петя усмехнулся: Воронок у него чужих к себе не подпускал. Данко только мог гарцевать на нем, да и то конь его неохотно слушался. Встало перед глазами воспоминание, как цыган впервые вскочил на него — нарочно, чтобы позлить. Данко хохотал тогда, удерживаясь на нем, зеленые глаза у него азартно блестели, а кудри рассыпались по шелковой рубашке. Петя тогда и обидеться не смог, настолько залюбовался им.

Он вздохнул украдкой. И, взглянув на Алексея Николаевича, плечами пожал: мол, все равно выйти надо. Тот хотел что-то сказать, но осекся и опустил глаза.

На улице Петя полной грудью вздохнул, ему стало легко и хорошо. А то в тесных комнатах, в темном грязном подъезде словно стены давили. Только чувство смутной вины терзало, но тут же исчезло, когда Бекетов подошел.