Romanipen (СИ)

— Знаешь, цыганка мне гадала… крепко у меня жизнь с вашим народом повязана… а я не верил…

Петя краснел и отворачивался. Не любил он, когда про отца его вспоминали. Вспоминали всегда с насмешкой, желая оскорбить. Но барин переубедил его.

Они тогда на ярмарку в Вязьме поехали. Алексей Николаевич со старостой Петю с собой взяли. Его отпустили сразу погулять, посмотреть. «Понравится что — скажи», — барин незаметно погладил его по руке.

Пете любопытно было: множество лиц, а уж диковин разных сколько! Он долго гулял, а потом пошел лошадьми полюбоваться. И старосту увидел, степенного Трифона Силантьича. Тот стоял рядом с мужиком, который кобылу в поводу держал — сонную какую-то, блеклую, с вислыми, как у осла, ушами.

Петя подошел и прислушался к разговору.

— Вот и смотри, значит: лошадь хорошая, работящая, бери, не пожалеешь, мил человек! — тараторил он, тряся поводом перед носом старосты. — Три красненьких, стал быть, меньше не дам, уж не обессудь, а это у нас, стал быть, беленькая да еще — раз синенькая, два синенькая, верно говорю?

Староста тихо закивал, морща лоб, и стал отсчитывать смятые ассигнации. Петя вздохнул: хороший тот мужик был, да простой, как лапоть. Он-то уже посчитал все и понял, что дурят его посреди бела дня. Пора бы помочь, пока староста и в самом деле эту лошадь не купил.

— Пять рублей лишних просят, Трифон Силантьич, — он подошел. — А кобыле этой лет больше, чем вам.

Мужик захлопал глазами, замахнулся было, но Петя уверенно улыбнулся. Кобыла и правда старая было, да еще и больная. А сказал он звонким своим мальчишеским голосом, и на них оборачиваться начали. Мужик побагровел. Но тут поднял взгляд куда-то за плечо Пети и быстро исчез вместе с лошадью.

Рассмеявшийся Алексей Николаевич потрепал мальчика по волосам.

— Ну даешь ты, Петька! — уважительно хохотнул он. — Настоящий цыган!

Петя с тех пор даже гордиться стал своей кровью. А что? В деньгах понимает и в лошадях — чем не цыган?

Когда обратно ехали, барин сверток ему протянул. Петя развернул — пряник там был, большой и сладкий.

— Не пробовал, поди? — весело спросил Алексей Николаевич.

Петя зарделся, поняв, что тот вспомнил. И попробовал — вкусно оказалось.

— А вот еще тебе, — барин с коня наклонился к тюкам в телеге и достал пеструю ситцевую рубашку с красной каемкой.

Петя пуще прежнего вспыхнул. Не привык, чтобы задаривали так. Сроду у него такой рубашки не было. А барин улыбнулся и в карман полез.

— А это Ульянке твоей, — в ладони у него блестело серебряное колечко, простое, но красивое.

Алексей Николаевич знал, что Ульянка Пете как сестра. Вот и захотел порадовать, тем более что сирота девочка была.

Ульянка кольцу обрадовалась и берегла его. Большое оно было пока для узких девичьих пальчиков, и она все следила, чтобы не потерялось.

Но всему хорошему конец приходит. У Алексея Николаевича последний срок отпуска заканчивался, а плечо давно уже совсем зажило. Петя боялся, что уедет он. Спросил как-то об этом. Выгадал момент, когда они заполночь уже лежали обнявшись. Спросил: «Уедете?» А барин не ответил, сделал вид, что не услышал.

Петя маялся, переживал. Понимал, что служба у барина, но до слез обидно было. По глазам же видно — любит. Бросит ли?..

Петя спросил однажды барина — а что тот офицер про него говорил, который приезжал? По-французски тогда ночью, зимой еще. Просто так спросил, хотя догадывался. А Алексей Николаевич помрачнел почему-то, нахмурился и не стал отвечать. И тот тогда, чтобы загладить неловкость, залез к нему на колени и попросил по-французски его научить. Барин смеялся сначала — зачем ему? Да просто так! А уж уговорить Петя умел: улыбнуться только надо и взглянуть умоляюще и невинно, да чтобы ресницы опустились и взметнулись — и что хочешь просить можно.

А память у него хорошая была. Он слова с первого раза запоминал. А зачем — сам не знал. Увлекся просто — пистолетами сначала, французским теперь. Тем более что Алексею Николаевичу нравилось ему объяснять что-нибудь.

И с гитарой тот ему показал — Петя сразу понял. Нравилось вечером слушать, как барин негромко пел. И хоть романсы о женщинах были, он на Петю смотрел и улыбался. А тот следил, как Алексей Николаевич струны перебирал, и, когда тот учить взялся, ничего почти и объяснять не пришлось.

А иногда с ними Федор сидел — заглядывал спросить что-нибудь, да и оставался. Посмеивался поначалу, что барин забыл его совсем. А потом стал рассказывать, какое дело он себе в деревне нашел — двух зазнобушек сразу. Одна, значит, баба умная была, толковая, да замужняя. А другая — девица пригожая. Федор смешно рассказывал, как с обеими крутит и от мужа ревнивого бегает.

— Может, женить тебя на красивой-то? — шутил Алексей Николаевич.

— Ой, помилуйте, барин! — испуганно махал руками тот. — Дура она, слушать уши вянут! А жените — помру тотчас от ее стряпни!

Федор мотал головой, встряхивая рыжими кудрями, и все трое хохотали. Хорошо и весело проходили летние вечера. Только про отъезд барина Петя больше не спрашивал: видел, что тот и сам не знал, что ответить.