Romanipen (СИ)

Петя поднял взгляд — огненное зарево над именьем алело. Он, пошатываясь, встал. И снова побежал. Жуткий безотчетный ужас его гнал — подальше отсюда, скорее!

Он только у леса успокоился. Схватился за ствол осины, сполз на землю. И замер.

Кровь в голове шумела, била в виски, а в ушах до сих пор стояли крики. Только одна мысль мелькнула: к Кондрату, до утра укрыться. А днем Ульянку выручать.

Петя встал и снова побежал. На этот раз он силы берег, старался ровно дышать. Дорогу через лес он наизусть знал.

Он с ног уже валился, темно перед глазами было. Думал, упадет — но замаячила знакомая полянка впереди. На шаг перешел, добрел до избушки.

…Дверь настежь распахнута была, внутри перевернуто все, одна стена черная от копоти — видно, сжечь хотели, но не далось сгнившее влажное дерево. Песок истоптан был следами от подков и тяжелых армейских сапог.

И никого внутри. У Пети сил не было еще больше отчаиваться — он добрел до угла, где лежала подпаленная шкура, и повалился на нее без памяти.

Осознание утром пришло. Впору было выть, кричать, кататься по шкуре и грызть руки. Или затихнуть и к стене отвернуться, сжавшись в дрожащий комок. А то вовсе — сразу ножом по горлу.

Петя глубоко вздохнул и сел. Тело ныло, трясло всего, ноги так болели, что не встать. Он поднялся, шатаясь и держась за стену.

Пусто внутри было. Думать ни о чем не мог, а вчерашнее сном страшным казалось, в который не верилось совсем.

Он окончательно все понял, только когда вернулся в разграбленное именье и увидел сожженный дом. Вот тогда скрутило так, что свалился на колени и едва сдержал судорожные рыдания: не время сейчас.

До основания жизнь разрушилась. Пусть не знал родителей, детства, с пяти лет — все сам, пусть тяжко было. Но — дома, в именьи, и казалось, что нерушимо это будет.

Петя закашлялся от горького запаха дыма. Прошел по песку, по темным пятнам на нем — отстраненно отметил, что кровь. Поднял глаза к черному от копоти дому — все выжжено внутри было, и заходить не стоит.

Никиту увидел мертвого. Тоже не ужаснулся почему-то, только еще холоднее внутри стало. Глянул, кого еще убили — больнее быть уже не могло.

Потом про Ульянку вспомнил. Что ж сотворили с ней? Вдруг страшное и непотребное — снасильничали?.. Ее не было нигде. А прочь тянулись свежие следы подков: уехали и не догнать теперь. Верно, с собой увезли. Не спасти теперь, не найти.

Он в деревню потом пошел. Избы все разграблены были, двери выбиты, во дворах поломаны заборы. И — никого. Ушли, наверное, поутру еще, кто жив остался.

Петя до вечера там был. Ночь провел в избе, завернувшись в дырявую рогожку, и до рассвета еще замерзший проснулся. И голодный такой, что мутить начало. Он в подпол залез, нашел там солений кадку — впрок не пошло, только живот заболел.

Он полдня еще в деревне маялся. Что делать, куда идти? Кондрата тоже, наверное, французы нашли. А так у него переждал бы.

Хотя чего ждать? Была мысль шальная — Алексея Николаевича искать. Но это Петя сразу отбросил. В одной рубахе, голодный, без копейки — не найдет. Да и где?.. И жив ли он?..

Он решил тогда к Гришке податься. Не хотелось к нему идти, но придется уж: один знакомый остался здесь.

Петя его в лесу через три дня нашел. Не умели дворовые хорониться, по следам выйти можно было. Уж это он умел, после охоты-то у Кондрата.

Хорошо, что лето было: и не холодно, и найти можно, что поесть. Кондрат объяснял, как в лесу с голоду не сгинуть — Петя благодарил его теперь. Дошел он до Гришки на своих ногах, не шатаясь почти. Пить только хотелось очень, а то глотал из луж, как попадались: нести-то не в чем было.

Гришка в избушке охотничьей был со своим отрядом — десятком хмурых взрослых парней. Не понравились они Пете: злые, диковатые.

Он вышел к избушке и встал перед сидевшим на крыльце Гришкой. Тот прищурился недобро. Потом поднялся, к Пете подошел и спросил, что ему надо, зачем дорогу сюда истаптывает для кого ни попадя.

Петя коротко про именье рассказал, хоть и рвалось все внутри при каждом слове. До сих пор не до конца верил ведь. А как произнес, что нет его больше — совсем плохо сделалось.

— И на кой ляд ты мне нужен? — хмуро спросил Гришка.

— Напомнить, что умею? — Петя положил руку на нож и оглядел его парней.

Не станет же Гришка при них позориться! Петя голодный был, уставший, но и сейчас не дался бы совладать с собой. Но не хотелось драться, мог и оплошать. Да и Гришка решил на рожон не лезть.

Он махнул рукой. Петя кивнул тогда, проходя в избушку. Там на столе хлеба каравай лежал — не набросился едва. Заставил себя кусочек только отломить, солью посыпал и запил водой.

А потом лег в углу на лавке и провалился в долгожданный сон.

Боль притупляется, затихает, когда трудно: не до нее становится. А стоит в тепле и в уюте оказаться — с новой силой накатывает и придавливает. И не совладаешь с ней — травит душу, скручивается внутри тугим ледяным комком.

Петя среди ночи от жуткого сна проснулся: снова видел горящее именье, слышал крики о помощи… В холодном поту лежал и вздохнуть не мог. Только Гришкино бормотание проняло: «Чего орешь-то?»