Romanipen (СИ)

— Да не прямо же здесь… — Петя дрожавшей рукой стиснул пальцы Бекетова, опустившиеся на завязки его штанов.

— А не здесь согласен? — ехидно спросил офицер.

Издевался еще! Петя нетерпеливо застонал уже в голос, начал расстегивать на нем мундир, едва не срывая пуговицы.

— Да тихо, тихо, — рассмеялся Бекетов, прижимая его к себе. — Негде нам, что ли? Вот видишь, а ты не хотел… И тебе хорошо будет, и мне, а Алешке можно и не знать, да? Ох, Петька, да ты у меня потом два дня не встанешь…

Петя хмыкнул утвердительно, снова заерзав у него в руках: барину-то он и не расскажет, да и не жених с невестой они, чтоб клятвы верности друг другу давать. Мысли уже как у пьяного были — прерывистые, бессвязные.

— У нас с Алешкой палатка одна, так она свободная пока… — пробормотал Бекетов, потянув его за собой.

— А где он? — вяло спросил Петя, почти повисший на нем.

— Да в госпитале, — махнул рукой офицер.

Петя остановился как вкопанный и отпихнул его. Его словно водой ледяной окатили — мигом наваждение прошло.

— Ранили его? И вы молчали? Да что с ним, говорите же! — выпалил он.

Бекетов глухо застонал, запустив пальцы в волосы. И заковыристо, длинно выругался.

— Вот кто меня за язык тянул, а…

— Да скажете или нет? — сорвался на крик Петя; его снова от ужаса трясло.

— Ничего, — ответил Бекетов досадливо. — С его царапиной койку зря занимать, успокойся. Тебе повезло несказанно, потому что его завтра выпишут, и я вместе с ним в полк уеду. Никто бы тебя тут не защитил, если б я его не дожидался.

— Так пойдемте к нему!

— Поздно уже, ночь на дворе, — вздохнул офицер. И продолжил с надеждой: — Ну Петь, палатка же пустая… Только что собирались…

— Да какая, к черту, палатка? — вспыхнул Петя. — Пойдемте сейчас же!

— Запахнись хоть, чучело, — беззлобно усмехнулся Бекетов, оглядев его: рубаха смята, волосы всколочены, губы красные и припухшие.

Петя хмыкнул, зло сверкнув глазами. И молчал всю дорогу. Как же стыдно было! Бросился к кому попало, едва погладили, а про Алексея Николаевича и не спросил. Да как же можно так?..

У госпитальной палатки для офицеров Бекетов схватил его за плечо.

— Да стой ты…

Он откинул полог, и Петя пролез под его рукой. Алексея Николаевича он сразу увидел: тот со скучающим видом листал затрепанную книгу, лежа на высоко сбитой подушке. Слукавил Бекетов, что поздно уже, не спал здесь никто почти — читали, в карты играли, негромко разговаривали.

А барин лучше выглядел, чем когда уезжал: хоть и уставший был, но не бледный, тени под глазами исчезли. Еще бы, на войне-то каждый вечер пить не будешь.

Петя бросился к нему, присел рядом с кроватью.

— Петенька…

От его тихой улыбки тепло разлилось внутри. Вот это хорошо и правильно было, а не как с Бекетовым — жар, дыхание сбитое. А тот нахмурился и отвернулся, молча выходя из палатки.

Алексей Николаевич не глядя сунул книгу артиллерийскому поручику на соседней койке, коротко кивнул ему и повернулся к Пете. Провел по его неровно обрезанным волосам, по щеке — и ничего, что на них смотрели.

Петя просунул руку под серое больничное одеяло, нашел его ладонь, крепко сжал, и их пальцы переплелись.

Он закусил губу и опустил глаза. Тут ведь не знаешь даже, с чего и начать рассказ: одно другого страшнее…

— Все говори, — неожиданно твердо произнес барин, почти приказал.

Петя вздохнул, кивая. И стал рассказывать — тихо, прерывисто, короткими фразами. Про именье. Про жену. Про отца. У самого сердце сжималось — так и стояло перед глазами все то, что забыть пытался.

У Алексея Николаевича с каждым его словом глаза гасли — словно затухал изнутри. А когда Петя замолчал, он резко отвернулся, вырвал руку и уткнулся в подушку, пряча лицо. Плечи у него мелко дрожали.

Петя его позвал тихонько — без толку. Гладить не стал, хотя ладонь тянулась — и так на барина косились сочувственно и молчали. Кто-то из офицеров ругнулся, за табаком полез или за фляжкой. И все отворачивались старательно. Еще бы, тут своего горя хватает, чтобы еще чужому сочувствовать.

Петя опустил голову на край одеяла, удобнее устроился на полу. Хотел было посидеть рядом с Алексеем Николаевичем до утра, но тут же провалился в глубокий сон. Тяжелый это день был — в плену еще начался, потом дорога до вечера, разговор с генералом и, наконец, горький рассказ.

Он не слышал, как вошел Бекетов, остановился рядом. И не почувствовал, как тот легко взял его на руки и унес в свою палатку. А там уложил и укрыл одеялом, а сам вернулся на улицу и долго курил.

Петя проснулся до свету, сам не поняв, от чего. Лежал с открытыми глазами, всматриваясь в темноту, и припоминал, где он. Сначала-то вовсе показалось, что в плену, но вспомнился вдруг разом тяжелый вчерашний день. Он потянулся: с непривычки тело ныло после долгой дороги в седле.

Повело холодом по открытым плечам. Петя завернулся в одеяло, но сон никак уже не шел. Он стал прислушиваться — знакомые голоса различил, они-то и разбудили.