Романовы

– Значит, боль связана с нашим маршрутом. – У меня оборвалось сердце. – Это заклинание Дочкина. Должно быть, мы направляемся не в ту сторону.

– Если так, то почему ощущения проявились только сейчас? Где они были раньше?

– Может, сначала мы шли куда нужно, а уже в поезде поехали не туда? – Я сравнительно немного работала с заклинаниями, не говоря уже о таких мощных и сложных, как у Дочкина. – Я не знаю, Заш.

– Я тоже.

Мы молча сидели, покачиваясь в ритме поезда. Я рассматривала бывшего большевика. Ненависть и горечь кипели под поверхностью сознания, желая получить высвобождение. Надо постараться не обращать на них внимания. Может быть, начинаю прощать его? Я еще не знала, как это сделать. Никогда раньше мне не приходилось так усердствовать, как сейчас.

– Заш… расскажи мне о ночи казни. – Вопрос мягко слетел с губ, но какая-то часть меня пыталась не дать ему вырваться.

Он поднял голову, и я выдержала его взгляд. Мне нужно знать, почему Заш принял такое решение. Он и раньше пытался объяснить, но я не слушала. Сейчас… я постараюсь как могу.

– Когда Юровский избавлялся от солдат, служивших под началом Авдеева, он спросил меня, смогу ли я расстрелять одного из пленных. – Он сцепил ладони. – Я ответил, что сделаю это без колебаний. Поэтому он позволил мне остаться.

– Потому что ты хотел остаться…

– Потому что я хотел остаться. И дал ему правильный с его точки зрения ответ. Я не думал, что он действительно совершит… это. Авдеев никогда не получал приказов, имеющих отношение к казни. По крайней мере мы об этом не знали. Но через несколько дней Юровский начал собирать расстрельную команду. Он приказал взять оружие и каждому выбрать свою цель… жертву.

– Почему ты согласился? – Мое сердце пропустило удар, а голос завибрировал от боли. – Почему не стал протестовать? Не сказал «нет»? – Трусость – вот то, что я ненавидела больше всего. Слабость духа, заставившая его стать соучастником казни. Слабоволие, принудившее подчиниться воле Юровского.

– Солдат, которые отказались – а их было несколько, – заперли в сарае. – Он до боли, до хруста сцепил пальцы. – Как думаешь, зачем? Может быть, их к тому времени расстреляли.

– Достойная смерть, – выдохнула я.

– Согласен. – Он опустил глаза, и нам обоим удалось перевести дыхание. – Но я не мог пойти на такое, Настя. Не знаю, насколько для тебя это важно, но я тогда думал о тебе и твоей семье, о том, что вас построят в шеренгу и расстреляют без предупреждения. Я представлял, что тебе приходится смотреть в равнодушные лица большевиков, которым плевать на твою жизнь. И… я хотел сам это сделать. Хотел быть рядом с тобой.

Заш опустил лицо в ладони, и я едва расслышала:

– Ты говорила мне, что не хочешь умирать в одиночестве. Я подумал, что если тебя собираются убить, то, может, получить пулю от друга будет легче… От кого-то, кто не испытывает ненависти или ярости. – Он покачал головой. – Теперь, рассказывая, я понимаю, это бессмысленно. То были глупые, дурацкие сентиментальные планы. Но в тот день события происходили очень быстро, я боялся за наши с тобой жизни… Все это имело значение. Наверное, я сам хотел бы умереть именно так.

– В этом есть смысл, Заш. – Его рассказ немного утешил меня. Не настолько, чтобы стереть всю боль, но достаточно, чтобы избавить от попыток понять.

По крайней мере теперь я знаю, что Заш принял участие в казни не из желания увидеть нас мертвыми.

– Я выпустил единственную пулю, Настя. В тот момент раскололась моя душа.

– Я знаю, что тебе поможет, Заш… и я постараюсь. Постараюсь простить тебя.

А если даже не получится, я собираюсь потребовать у Дочкина заклинание. То, которое вернет нас в прошлое и позволит Зашу выбрать другой путь.

На его лице появилось страдальческое выражение. Легкое недоверие.

– …Настя, это гораздо больше, чем я когда-либо мог просить.

Я слабо улыбнулась, признавая, что мы оба сломлены, и впереди у бывшей княжны и бывшего большевика – новая жизнь, страшная, опасная и полная тьмы. Но и в ней все еще есть свет. Просто мы только учимся его находить.

⁂

Нас всех сморил сон, увлекая сквозь ночь и рассвет. Внезапно заскрипели тормоза поезда. Я рывком выбралась из кипы мешков. Заш свернулся клубочком на мешковине напротив меня. Не уверена, спал ли он. Но когда вскинул голову, мне показалось, что нет.

– Добрались до Перми. – Я заставила себя подняться на ноги.

Заш последовал моему примеру и глубоко вздохнул.

– Настя, становится лучше.

– Отлично! Тебе просто нужно было поспать!

– Нет. Я не спал. Я имею в виду, что боль – это разрывающее чувство – утихает, когда мы замедляемся.

Кажется, его это не радовало, и меня тоже. Если боль Заша вызвана заклинанием Дочкина, значит, мы едем не в ту сторону.

До возвращения мучительной агонии Алексея оставались считаные часы, а до того, как мы найдем Дочкина, могут пройти дни.