Романовы. Пленники судьбы

Придворный мир не позволял долго находиться за пределами его внимания. Кто-то непременно что-то видел, слышал, и в конце концов все становилось темой обсуждений. Тем более когда касалось жизни и увлечений Престолонаследника. Тут уже не существовало мелочей, все подвергалось особо внимательному наблюдению и пристрастному комментированию.

Летом и ранней осенью 1865 года в Царском они встречались регулярно на прогулках, но главным образом на вечерах у Императрицы. Там составлялись партии в карты, и Цесаревич старался выбрать себе партнершей Марию Элимовну, которую он обозначал в дневнике как «М.Э.». Неизбежно и довольно быстро об очевидных пристрастиях Александра Александровича стало известно, и ему пришлось иметь объяснения с Матушкой. Та нашла подобное поведение «не совсем приличным». Александр не спорил, но ничего с собой сделать не мог…

Мещерская была на год старше Цесаревича. У нее был значительно богаче жизненный опыт, чем у ее честного и наивного обожателя. За свои годы княжна успела узнать и перечувствовать немало и хорошо владела тонким искусством салонного обращения. Знала, как посмотреть, когда улыбнуться, в какой момент встать и пройти как бы невзначай около молодого человека, овеяв едва уловимым, но пленительным ароматом дорогих французских духов, приведя в состояние почти невменяемое.

Александр долго не был уверен, любит ли его по настоящему М.Э., или это всего лишь игра, становившаяся порой для него нестерпимой мукой. Удостоверился в ее чувствах лишь через несколько лет. Накануне смерти, в свой последний час, уходя из жизни в тяжелых мучениях, Мария Элимовна призналась задушевной подруге Саше Жуковской (1842–1899)[45], что никого и никогда не любила… кроме Цесаревича. Александр, узнав об этом, испытал сладко-горестное чувство. Но это все будет позже, а пока шел еще 1865 год и Александр Александрович каждый день вспоминал о М.Э.

В сентябре, в первый день рождения Никса без него (ему бы исполнилось всего 22 года!), Престолонаследник пережил тяжелые минуты. На панихиде Александр не мог сдержать слез. Нахлынули воспоминания. Снова живо вспомнилась Дагмар, и опять она для него стала близкой, почти родной. Она связывала его с ушедшим, и эта связь была нерасторжима.

В тот день записал в дневнике: «Плакал как ребенок, так сделалось грустно снова, так пусто без моего друга, которого я любил всех более на земле и которого никто на свете мне заменить не может, не только теперь, но в будущем. С ним я разделял и радость, и веселье, от него ничего не скрывал и уверен, что и он от меня ничего не скрывал. Такого брата и друга никто из братьев мне заменить не может, а если и заменит его кто отчасти, то это Мать или будущая моя жена, если это будет милая Dagmar».

Полной уверенности в том не было, а Датская Принцесса все еще обитала где-то далеко-далеко, как будто на другой планете. На земле же, рядом, были другие, была его М.Э. Черная меланхолия несвойственна молодости; слишком много еще вокруг нового, интересного, неузнанного, непрочувствованного. Великий князь все еще не имел возможности видеться с Мещерской так часто, как того хотелось бы.

Он ждал встреч, а без них его одолевало непонятное и незнакомое чувство неуютности. «Сегодня опять несчастный день, не виделся совсем с М.Э.», – записал Цесаревич 18 сентября 1865 года. Молодой человек прекрасно понимал, что у их отношений нет будущего, что им никогда не суждено быть вместе, и именно потому, что он сам себе не принадлежит. Однако какая-то неодолимая сила тянула его к княжне. Они продолжали видеться на вечерах у Императрицы, на прогулках в парках. Ему все больше и больше хотелось уединенных встреч, которые так все и не случались…

28 ноября 1865 года его вызвал отец. Он сообщил, что получил письмо от Дагмар, в котором та передавала свою фотографию для Александра. Император попросил написать Принцессе ответ и поблагодарить за подарок. Но прошло почти три недели, прежде чем сын исполнил Цареву волю и отправил в Копенгаген несколько слов. Мыслями и чувствами он был далеко от Дании.

В начале декабря семья Царя переехала на постоянное жительство в Петербург. В столице все завертелось обычным порядком: учеба, встречи с родственниками, а вечером – театр и чтение. Незадолго до Нового года Императрица имела беседу с сыном о Дагмар, сказав, что она и Император «были бы рады», если бы Саша и Дагмар «стали мужем и женой». Александр вначале молчал, но затем выразил согласие «сделать все, что надо».

Через две недели, 11 января 1866 года, разговор был продолжен уже в присутствии Царя. При молчаливом согласии сына Царь и Царица решили, что Александру необходимо ехать в Копенгаген и просить руки. Он не возражал, считая, что «если Бог даст, все будет, как желаем».