Романс о великих снегах

Старик не знал, что думать, но сердце его радостно забилось. Он опять шагал вперед, звеня подковками, и всей душой надеясь только на лучшее. Может, сбежала внучка? Сиганула с лодки и привет. Она ведь как рыба плавает – в бассейне в городе зимою тренируется, грамоты какие-то, награды получает на соревнованиях.

И в то же время в голове сомнения роились, и жуткие предчувствия давили сердце. А тут ещё бабочка эта, чтоб ей ни дна, ни покрышки. Красивая бабочка, а называется так некрасиво – траурница. (Внучка показывала). Неожиданно слетевши с дерева, стоящего на пути, траурница – будто чёрный, обгорелый лист – покружилась над головой старика и уселась прямо на плечо. «Это как понимать?» Он нахмурился.

Красная вершина завиднелась впереди – на петушиный гребешок похожа. И Артамоныч вспомнил, как перед самым отплытием на покосы курица в ограде запела петухом – это не к добру. В ту минуту Почекутов даже заколебался: «Ехать? Нет ли?» По-хорошему, так надо было схватить топор да башку оттяпать той проклятой курочке, но старик постеснялся.

Во-первых, предрассудки, стоит ли из-за них кого-либо жизни лишать? Во-вторых, Оладушка находилась рядом. Она от вида крови с малолетства падала в обморок – загодя сбегала со двора, если знала, что будут колоть курицу, утку или поросёнка.

Огромный летний день склонялся к вечеру, когда старик напал на проклятущий след – невнятный, сомнительный, но всё-таки след.

Работа егерем сказалась – был ещё в нём порох. Стоило только наткнуться на первые признаки свежих следов – дальше они «косяком» потянулись, видимые, впрочем, только зоркому глазу. А у него, как ни странно, глаза как будто помолодели – нервы скрутились в такую пружину, что Артамоныч забыл и про свой седьмой десяток, и про то, что у него давненько «глаза по ложке, а не видят ни крошки». Теперь, к исходу дня, он видел много из того, что ещё утром без бинокля не разглядел бы.

«Дачник» был неопытный, чтоб не сказать, нахальный, вел себя в тайге как слон в посудной лавке. Привычка везде и всюду чувствовать себя хозяином жизни сослужила «дачнику» плохую службу. Он даже умудрился окурок бросить на сухую подушку мха – под гранитным, сухим навесом, где, наверно, время коротал, пережидая ливень. Бледно-синий дымок закудрявился на покатом водоразделе – подсказал Артамонычу, куда нужно двигаться. А вот если бы он, этот вахлак, не бросив окурок, ушел бы на ту сторону водораздела – всё, пиши, пропало.

– А теперь не уйдёшь! – вслух пригрозил Артамоныч, в глубине души, однако, сомневаясь.

Крепкий паразит попался, выносливый. Шёл напролом, как сохатый – пёр по камням, по кустам и валежнику. А Почекутов уже упарился – начинал сдавать. Одежда пропотела, во рту пересохло – жадно припал к роднику, подвернувшемуся под ноги. И всё чаще и чаще старик за сердце хватался – там припекало. Годы всё-таки давали себя знать, хотя любой другой на его месте – с такими же годами за спиной – давно бы где-нибудь под кустиком лежал, отдыхивался. А старик – ничего ещё. Топал и топал. Только ноги тяжелели с каждой сотней метров, сапоги становились свинцовыми. Артамоныч отставал – он это чувствовал и даже видел по следам того паскудника. Следы болотной жиже успевали «зарастать», покуда Артамоныч доходил до них. Случайно или нет, но парень выбрал верную тактику – уходил по сырому, чтоб ни одна собака не учуяла.

Вскоре след его пропал, и Артамоныч вдруг ощутил непонятное облегчение – вместо того, чтоб расстроиться. Но это облегчение он даже самому себе не выказал – брови нахмурил, бороду подёргал, бросая взгляд туда-сюда в поисках следов.

«Ну, ладно, что ж? На «нет» и суда нет!» Почекутов остановился, сплёвывая горькую, едва ли не кипящую слюну и распаренным горлом хватая воздух так, словно душили. Посмотрев на сапоги, он припомнил синюю наколку на ногах у парня. «Они устали!» Уныло усмехаясь бороду, старик сел на пенёк. Разулся. Потную ногу в лужу засунул и застонал, блаженствуя – кровяная мозоль углём горела и только что не дымилась.

«Ушёл! – вздохнул старик, смежив ресницы. – Да чёрт с ним! Главное, Оладушка цела!.. Только нет уверенности, что это она была на берегу, она уехала с «Зарей». Может, кто другой? А где Оладушка? Нет, надо настигнуть, надо разузнать!» силы уже почти не было – вставать и догонять. Сутуло сидя на замшелом, здоровенном пне, Артамоныч в бинокль стал посматривать и через минуту-другую с удивлением обнаружил «дачника», сидящего на старом поваленном дереве; он будто затаился, почуяв погоню. Только что-то непохоже. Поза парня слишком спокойная. Более того, он, кажется, надумал покурить. Да, так и есть – вскоре ветер донёс до Артамоныча невнятный ароматец табака. Теряясь в догадках, старик снова пошарил биноклем по окрестной тайге.

«Ага! Не торопится он потому, что пришёл к зимовью, – понял Артамоныч. – Забыл я про эту избёнку, забыл. Стало быть, он выжидает, проверяет, нет ли там кого. Видно, решил заночевать. Ну, вот и хорошо, вот там я тебя и прищучу». Артамоныч знал подходы к зимовью – со стороны утёса.

* * *