Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I

В апреле 1809 года он поступил в Министерство иностранных дел и с сентября начал работать в канцелярии министра. Поскольку Стурдза был проницательным аналитиком, обладал хорошим слогом, свободно владел русским, французским, немецким, итальянским, греческим, латинским и церковнославянским языками, много читал и отличался широким кругозором, он произвел благоприятное впечатление на министра иностранных дел Румянцева. Однако в своих воспоминаниях об этом времени он предстает скучающим, разочарованным, утратившим вкус к жизни молодым человеком, который одинаково несчастен на службе и в обществе и бывает доволен, только оказавшись в одиночестве в библиотеке. Эта показная хандра и разочарованность, модная среди молодежи высших классов, была популярной темой у романистов и объединяла Александра с его русскими и европейскими современниками разных идейных направлений[355]. Примерно в это время Стурдза встретился с Иоанном Каподистрией, который покинул родные Ионические острова, захваченные Францией после Тильзитского мира. Он прибыл в Санкт-Петербург в январе 1809 года и поступил на службу в Министерство иностранных дел. Он подружился со Стурдзой и на службе, и дома, благодаря тому что Каподистрия часто там бывал (как и другие греческие эмигранты, включая Александра Ипсиланти, будущего руководителя Греческой революции и родственника Стурдз). Тридцатитрехлетний Каподистрия стал наставником А. Стурдзы и помог ему добиться успеха в жизни, а для него самого оказались исключительно полезными контакты, налаженные через семью Стурдз. Александр до самой смерти безмерно восхищался Каподистрией. Их объединяло вероисповедание, мечта о независимости Греции, а также, что примечательно, глубокое уважение к русскому народу и надежды на его мессианскую роль в будущем. Каподистрия тесно общался с Роксандрой Стурдзой и впоследствии сделал ей предложение (что, похоже, чрезвычайно удивило ее; она ответила отказом, несмотря на настойчивые уговоры членов ее семьи и друзей)[356].

В 1806 году родители Роксандры добились для нее места при дворе, и благодаря своим способностям ей удалось стать фрейлиной императрицы Елизаветы. Однако близость ее к Елизавете не стоит переоценивать, поскольку у двух императриц, Елизаветы и Марии Федоровны, было в общей сложности семьдесят фрейлин, и в большинстве своем они были выше по статусу, чем Стурдза [Месяцеслов 1807, 1: 20]. Она была частой гостьей в доме адмирала П. В. Чичагова (жена которого помогла представить Роксандру ко двору), и там она впервые встретила де Местра. Между молодой придворной дамой и пожилым дипломатом возникли взаимная симпатия и уважение, и пока де Местр оставался неформальным советником императора (вплоть до 1812 года), он был ценным союзником рассудительной и честолюбивой фрейлины. Как замечает исследователь А. Маркович, и де Местр, и Роксандра были изгнанниками и надеялись, что Россия поможет их родине и их семьям. В отличие от Шишкова и Ростопчина, они рассматривали Французскую революцию как испытание, ниспосланное судьбой, и верили, что Александр I – тот человек, которому предназначено освободить Европу и которому они должны служить [Стурдза 1864: 18–24, 48–49; Маркович 1939: 383–388]. Единственным, в чем они расходились, была активная католическая позиция де Местра: Роксандра спорила с ним, защищая православие, и симпатизировала «Пробуждению», которое не делило веру на конфессии.

Кризис 1812 года способствовал тому, что она стала доверенным лицом императора. По возвращении из Москвы он поинтересовался появившимися при дворе и попросил чтобы ему представили Роксандру. При встрече Александр I говорил о войне и сетовал на собственное несоответствие своему предназначению, она же неколебимо верила в него и сумела его поддержать. Многие фрейлины при дворе были воспитаны в духе «“обожания” <…> членов царской семьи – это культивировалось» [Лотман 1994: 83], и Роксандра Стурдза оказалась восприимчива к этим чувствам. Ее благоговение перед самодержавием и личностью императора было безграничным, она верила, что в нем заложена способность творить добро, которая не реализовалась только из-за недостатка религиозного воспитания, и желала помочь ему преодолеть духовный кризис. Александр I, со своей стороны, глубоко чувствовал ее обаяние; он был подозрителен, но высоко ценил искреннюю преданность и симпатию, особенно в тот момент, когда неудачи вынуждали его прибегать к помощи Шишкова, Ростопчина, Кутузова и других людей, которых он не любил и кто, как он знал, был невысокого мнения о его способностях. То обстоятельство, что Роксандра дружила с Голицыным и Кошелевым, его новыми духовными наставниками, еще больше укрепляло его доверие к ней [Edling 1888: 29–32, 63–66, 134; Ley 1975: 45–62] [357].