Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I

Наиболее удачными мерами по продлению жизни империи в начале XIX века были те, которые предпринимались Козодавлевым и Уваровым. В соответствии с петровской традицией модернизации «сверху» первый из них старался осуществлять ее путем индустриализации, второй же считал, что для усиления государства необходимо привить стране современную культуру[542]. Оба они стали зачинателями процесса по удержанию самодержавия и дворянства на плаву, занявшего целое столетие и заключавшегося в выбрасывании за борт остатков старого режима, которые они рассматривали как лишний балласт.

В итоге эта тактика создала предпосылки для более кардинальных изменений, а сама оказалась ненужной. В ходе экономического развития страны с появлением новых видов коммуникации и миграцией людей между городом и деревней происходило ослабление связей крестьян с помещиками и дворянства с государством, и в результате жизненно важные структурные элементы старого режима были отброшены. Отдаленные последствия таких постепенно нараставших изменений можно было наблюдать на примере Германии, которая в целом предложила оптимальный сценарий пожинания плодов модернизации без затрат на революцию. В 1914 году Вильгельм II был уже вынужден заискивать перед промышленниками и банкирами, мелкой буржуазией и рейхстагом, заполненным социал-демократами, в то время как власть юнкеров, давно лишившихся к этому времени своих рабов и большинства привилегий, была лишь жалкой тенью могущества их дедов. Абсолютизм ушел в прошлое, целый ряд гражданских свобод был узаконен, и монарх мог лишь надеяться, что крестьяне и средний класс не приведут к власти социалистов. Хотя отдельные элементы старого режима в Германии «упорствовали» (по выражению Арно Мейера) не только до 1914 года, но и позже, «упорство» жалких остатков прежней власти дворян было бы слабым утешением для Ростопчина или Шишкова. Ретроспективно выживание немецкого дворянства можно списать разве что на замечательную жизненную цепкость, но в 1825 году факт исчезновения старого привычного уклада представлялся, по-видимому, гораздо более значительным. Социально-экономические изменения обладали таким зарядом энергии, что попытки контролировать их были обречены. Консерваторы Александровской эпохи понимали это лучше реформаторов. Они рассчитывали, что Россия сможет предотвратить радикальные перемены, но не надеялись на то, что перемены пойдут на пользу старому режиму.

Перемены, страшившие консерваторов, ассоциировались с Европой, от которой они впредь хотели изолировать Россию. Но они и сами являлись продуктом европеизации России и не могли понять, почему она была некогда благом, а затем стала злом. Разве сомнительные реформаторские планы Александра I не были логическим продолжением реформ, проводившихся Романовыми до него? Да, Екатерина II – в отличие от ее сына и внука – не покушалась на привилегии дворян, но ведь до Французской революции вестернизация не казалась столь взрывоопасной, и лишь немногие консерваторы (включая А. Стурдзу) рассматривали просвещенный абсолютизм и революцию как части единого процесса. Хотя консерваторы видели корни современных проблем в вестернизации, происходившей при старом режиме, решения, предлагаемые ими, свидетельствовали о влиянии западной мысли – даже в тех случаях, когда эти решения были на первый взгляд антизападными. Фантазии романтических националистов о Древней Руси, как и мечта Стурдзы о нравственно очищенной православной России, стоящей в центре христианского европейского сообщества, были своего рода видоизменением таких продуктов идеологического импорта, как французский язык и античная классика, с заменой их церковнославянским языком и допетровской Русью. Оживляя отдельные элементы недопонятого ими русского прошлого, романтические националисты хотели восстановить на их основе порядок, существовавший в XVIII столетии, который на самом деле был всего лишь этапом непрерывного процесса европеизации России. Таким образом, справедливо выступая против разлагающего воздействия социальных и культурных изменений, они не различали глубинных исторических сил, движущих Россией. В итоге, несмотря на провидческие предупреждения относительно будущих ошибок, они не могли противопоставить им конструктивных мер. Предлагаемые ими негативные средства – репрессии, цензура – были лишь паллиативами, а позитивные – «старый слог», «двойное министерство» и другие – ничего им не дали, так как они не понимали, в чем причина недугов, поразивших старый режим.