Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I

Несмотря на эти неудачи, консервативные мыслители внесли существенный вклад в русскую культуру. Во-первых, они способствовали развитию гражданского общества, привлекая внимание публики – через ростопчинские памфлеты, «Русский вестник» Глинки, «Беседу любителей русского слова» или Библейское общество – к общественным вопросам. Во-вторых, они проповедовали более гуманное отношение к крестьянству. Шишков считал крестьянскую культуру противоядием от вредного воздействия вестернизации[543], Глинка воспевал в 1812 году единение классов, Стурдза выступал за отмену крепостного права и распространение всеобщей грамотности. И наконец, они пробуждали в русских людях чувство национальной идентичности: Глинка и Карамзин знакомили их с историей допетровской Руси, Шишков раскрывал перед ними ценность славянского наследия, а Стурдза протягивал нити ко всему православному миру.

Все эти усилия, вместе взятые, способствовали коренному изменению направления российской общественной мысли. Стимул к вестернизации, достигший пика в 1801–1815 годы, стал ослабевать. Подобно тому как искусственное насыщение русской речи старославянизмами, принятое в XVIII веке, было объявлено Шишковым стародавней традицией, также и европейское «регулярное» государство, представавшее как образец в конце XVIII века, стало рассматриваться как неотъемлемая русская особенность при Николае I, а затем и при Александре III и Николае II. В интеллектуальной сфере привилось консервативное понятие русской исключительности, которое коренилось в представлении Карамзина о ценности самодержавия, идеях Шишкова о славянской идентичности и православной вере Стурдзы[544].

Все это предвосхищало лозунг «Православие, самодержавие, народность», сформулированный Уваровым в эпоху Николая I. Однако значение самих этих понятий к этому времени изменилось. Если для Карамзина самодержавие было краеугольным камнем традиционного общества, управляемого дворянством, то Уваров считал основной опорой государства реформаторскую бюрократию. Шишков хотел, чтобы Россия вернулась к своим культурным и духовным корням, а Уваров надеялся, что стабильность империи обеспечит модернизированная русская культура[545]. Православие было для Стурдзы словом Божьим, Уваров же видел в нем лишь средство сплочения общества. Консерватизм Александровской эпохи отличался от николаевской «официальной народности» тем, что он не уделял особого внимания интересам государства. Это обеспечивало цельность его теории, но не позволяло увязать теорию с практикой, потому что, ратуя за духовное обновление общества, консерваторы не заботились о том, кто и каким образом будет это обновление осуществлять. В противоположность им, Николай I с Уваровым соединили стремление к модернизации с упором на национализм и придали этому начинанию государственно-авторитарный уклон. Это сделало «теорию официальной народности» более эффективной и политически жизнеспособной, чем предыдущие подобные попытки, но достигнуто это было ценой подавления гражданских прав и свобод и принесения интеллектуальной целостности и моральных принципов в жертву требованиям момента.

Консерваторы, которым посвящена данная книга, в целом представляют европейскую культуру своего времени. Дворянский консерватизм, романтический национализм и религиозный консерватизм были влиятельными силами в разных странах Европы. В некоторых случаях, особенно в религиозной среде, русские консерваторы вступали в прямой диалог с западными, но часто они приходили к аналогичным выводам в силу того, что были носителями одной и той же культуры. Они также участвовали в закладке фундамента сформировавшейся позднее идеологии «правых». На основе предполитической культуры русского Просвещения они разработали консервативные концепции, служившие отправной точкой для последующих мыслителей. Их деятельность демонстрирует исторически обусловленные трудности, с которыми сталкивались попытки создания консервативной идеологии в постпетровской России: обращение Глинки к русской истории противоречило выступлениям Ростопчина в поддержку дворянских привилегий, а голицынской политике христианизации противостояла православная церковь. Культурные и религиозные традиции (лежавшие в основе консервативного образа мыслей) настолько не совпадали с интересами правящей элиты (социальной базы консерватизма), что выработка единой консервативной идеологии становилась невозможной.