Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I

Вернувшись в 1785 году в Москву, Карамзин начал литературную карьеру в качестве писателя и переводчика, сотрудничая с одним из журналов Новикова. Его привлекала филантропическая деятельность Новикова и распространение просвещения с помощью высокоморальной литературы, но он не разделял религиозных взглядов масонов и отвергал оккультизм и отрешенность от мира, которые проповедовала ветвь масонского движения, известная как розенкрейцерство, или мартинизм. Карамзин порвал с масонами и увлекся литературой английского сентиментализма; его интересовали вопросы этики, а рационализм французских энциклопедистов был ему чужд. Подобно Глинке и Шишкову, он понимал прогресс как моральное совершенствование, а не как политические и социальные сдвиги. Поэтому, будучи убежден, как и Новиков (а также Глинка и Шишков), что с крестьянами надо обращаться гуманно, он вместе с тем не подвергал сомнению законность крепостного права. Каждого должно устраивать его место в жизни, считали они.

В 1789–1790 годы Карамзин предпринял длительную поездку по Западной Европе, которую впоследствии описал в «Письмах русского путешественника». В них он с сентиментальным энтузиазмом пишет о религиозной терпимости, идиллической жизни швейцарских пастухов, примерах свободы и добродетели. Политика его не интересовала – это видно хотя бы из того, что, услыхав о свершившейся во Франции революции, он отложил намеченную поездку туда и предпочел поближе познакомиться с живописной Швейцарией [Pipes 1966: 31–32][206].

Однако после 1789 года в России усилились репрессии, и это заставило Карамзина занять более определенную позицию в политике и скорректировать свое двойственное отношение к Французской революции. В теории ему нравилась картина, нарисованная Платоном в «Республике»: добродетельное правление, при котором абсолютное счастье куплено ценой утраты свободы. Но он считал, что это утопия. Во-первых, это требовало отмены собственности, которую Карамзин считал причиной социальных конфликтов. Исходя из невозможности ее упразднения, он считал предпочтительным сохранять и регулировать ее посредством крепостного права, нежели посредством хаотической свободы частной собственности. Второе возражение Карамзина против утопии Платона носило политический характер. В описываемом Платоном «республиканском» правлении писателя привлекали добродетельность правителя и общественный порядок, что также требовало «сильной руки». В результате, как отмечает Лотман, Карамзин симпатизировал Робеспьеру и Наполеону в начале его карьеры и отвергал как демократию, так и тиранию в пользу авторитарного государства, управляемого мудро и с благими намерениями. Но сумбур Французской революции, наполеоновская агрессия и деспотическое царствование Павла I убедили его, что добродетельное правление тоже утопия. В нем усилилась склонность отделять нравственность от политики; вера в социальный прогресс, достигаемый образованием и «просвещением» («республиканский» идеал, как казалось Карамзину), сочеталась у него с убеждением, что этот прогресс возможен лишь при сохранении существующего общественно-политического порядка. Как выразился шурин писателя Вяземский, «Карамзин был в самом деле душою республиканец, а головою монархист» [Вяземский 1878–1896, 7: 357][207].

Крепостное право, считал Карамзин, является неотделимой частью русского общественного устройства, и его отмена возможна лишь в далеком будущем – через пятьдесят или сто лет. Противник олигархического правления аристократии, он тем не менее энергично отстаивал социальные привилегии дворянства. Правительство должно быть всемогущим, но в рамках своей юрисдикции (то есть его должны ограничивать его собственные законы, не позволяющие ему скатиться к деспотизму). Иначе говоря, оно должно обеспечивать спокойствие и безопасность общества, но не должно вмешиваться в те сферы общественной жизни, которые являются прерогативой общественности: культуру, свободу личности, права и обязанности разных слоев населения и национальные традиции.

Доводя идеи Робеспьера до крайности, переходящей в пародию, Карамзин утверждает, что республиканское правление требует такой степени добродетели, которая невозможна, а потому оно должно оставаться мечтой. Тщательное изучение русской истории подсказывало ему, что самодержавие, в отличие от этого, – если оно ограничено правилами общепринятой морали и законами, изданными самим монархом, – служит самой надежной гарантией разумного правления без крайностей тирании или анархии. Монарх действует как честный посредник при конфликте интересов разных общественных групп, которые знают, что их гражданские (но не политические) права охраняет закон и что все зависит от их собственного нравственного самосовершенствования. Развитие общества будет успешным благодаря постепенному распространению «просвещения» и возрождению русского языка и национальных традиций, вытесняющих культуру, основанную на слепом подражании иностранным образцам [Pipes 1966: 45; Pipes 1957: passim; Cross 1971: 205–210; Mitter 1955:213–224].