Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I

«Тверская полубогиня», таким образом, не была всесильным «серым кардиналом», как подозревали некоторые иностранные дипломаты. Но ее салон был тем проводником, который доводил до Зимнего дворца голос московских консерваторов и провинциального дворянства, чьи страхи москвичи отражали и озвучивали. В период относительной политической стабильности вплоть до 1811 года Александр мог позволить себе игнорировать этот голос. В условиях кризиса 1812 года, однако, оказалось, что ему известны их заботы, что он готов принять Ростопчина в качестве их лидера и уступить их желаниям. В этом отношении усилия Ростопчина, Карамзина и Екатерины Павловны были щедро вознаграждены.

В то время как Ростопчин, Карамзин и Глинка организовывали деятельность консерваторов в Москве, распространяя свои взгляды в аристократических салонах, через прессу и неофициальные встречи с членами царской семьи, независимое оппозиционное течение возникло и в Санкт-Петербурге. Его центральной фигурой был адмирал Шишков, и в соответствии со статусом столицы течение было квазибюрократическим по форме. Эта оппозиция была не столь откровенна, но на свой лад не менее критично настроена по отношению к режиму, чем консерваторы Москвы и Твери. Шишков разделял их опасения по поводу создания министерств в 1802 году, вступления в войну в 1805 году и заключения Тильзитского мира в 1807-м [Шишков 1870, 1: 87, 95]. Однако по причине присущей ему осмотрительности и из-за политической атмосферы в столице он не изливал свое недовольство в гневных брошюрах и воззваниях. Вместо этого он посвятил себя литературной деятельности.

Это было отступлением, но не капитуляцией. В развернувшейся битве между «старым и новым слогом» Петербург был в целом на стороне адмирала, тогда как его противники базировались в Москве. Поскольку его защита «старого слога» имела яркую политическую окраску, литературная борьба фактически выражала политические разногласия другими средствами. Опорным пунктом Шишкова была Российская академия, которой он управлял железной рукой. Адмирал не терпел никакой критики своих сочинений, и академия покорно превозносила их и публиковала. Он развивал свое учение о «старом слоге» в периодических изданиях академии, которые не выжили бы без его энергичного руководства. Одна из особенностей его диктаторского правления заключалась в том, что Российская академия привлекала только писателей, одобренных им самим, и при этом даже их творческая активность подавлялась. В результате академия не выполняла своей задачи – играть ведущую роль в литературной жизни. Жихарева, который предпочитал «новый слог», но был знаком с Шишковым и расположен к нему, шокировал список членов академии. Туда были включены имена нескольких серьезных авторов и нескольких важных государственных лиц, но не было некоторых лучших российских писателей (например, Карамзина и В. А. Озерова). «Понять не могу, как попали в нее люди, вовсе не известные в литературе или, что еще хуже, известные своей бездарностью?» – удивлялся Жихарев [Жихарев 1989, 2: 199][247].

Примерно в 1804–1805 годах Шишков приступил к организации литературных вечеров и привлек к этому троих своих друзей: бывшего обер-прокурора Святейшего Синода Д. И. Хвостова[248], заместителя министра народного просвещения и попечителя Московского учебного округа М. Н. Муравьева [Amburger 1966: 112, 192, 194] и Державина (дружба Шишкова с Державиным началась примерно в это же время) [Ходасевич 1988: 210]. Они договорились регулярно встречаться в доме одного из четверых друзей, чтобы читать и обсуждать свои сочинения. Все они принадлежали к тому же поколению, что и Шишков (Державин родился в 1743 году, Шишков – в 1754-м, Хвостов – в 1756-м, а Муравьев – в 1757-м) [Amburger 1966: 528,554], и, подобно ему, достигли совершеннолетия до того, как культура конца XVIII века и разрыв между бюрократией и интеллектуалами начали разъедать социальный и культурный фундамент старого режима. Собранная Шишковым группа не была так озабочена сохранением старого порядка, как Карамзин, Ростопчин или Глинка, и не видела особой необходимости открыто защищать его. В конце концов, даже самый молодой из них (Муравьев) был все-таки на шесть лет старше главы московской троицы (Ростопчина), а Державин был вдвое старше Глинки. Две группы находились по разные стороны барьера, отделявшего поколение людей, выросших до 1789 года, в обстановке, которую Талейран ностальгически называл «сладостью жизни», от тех, кто был еще молод и впечатлителен, когда Людовик XVI взошел на эшафот.