Романы Ильфа и Петрова

В соответствии со своей густо-антологической поэтикой Ильф и Петров совмещают обе версии: (1) умирающая теща сообщает тайну Воробьянинову, (2) тот открывает ее Бендеру, который и берет на себя руководство поисками. Заметим перекличку финала, где Воробьянинов убивает своего компаньона, с древней германской легендой.

Во многих подобных сюжетах тайна подслушивается третьим лицом, которое затем пытается опередить героя. Так обстоит дело в «Урсуле Мируэ» Бальзака, в «Габриеле Конрое» Брет Гарта, и, конечно, в ДС (отец Федор).

2//6

Ипполит Матвеевич… вдруг споткнулся о тело гробовых дел мастера Безенчука. — Возможное эхо из лермонтовского «Фаталиста»: «Я чуть-чуть не упал, наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое… предо мною лежала свинья, разрубленная пополам шашкой…» [указал А. Д. Вентцель, см. его Комм, к Комм., 27].

2//7

Но самые могучие когда помирают, железнодорожные кондуктора или из начальства кто, то считается, что дуба дают. — Кондуктор, особенно в глазах людей простого звания, — фигура авторитетная, импозантная и нередко грозная. Социальное положение его считалось респектабельным; недаром у Чехова обер-кондуктор Стычкин говорит о себе: «Должность у меня основательная… Я образованного класса, с князем Канителиным, могу сказать, все одно, как вот с вами теперь… Я человек строгий, солидный, положительный…» [Хороший конец].

Литераторы и мемуаристы почти одинаковыми словами описывают характерную внешность и мину кондуктора: «Необыкновенно важным казался толстый кондуктор в поддевке, со свистком и длинной серебряной цепочкой на груди, похожей на аксельбант. Он проходил по вагонам, грубо расталкивая толпившихся в тамбурах мужиков, браня их нехорошими словами»; «Обер всегда был важный, в жгутах, со свистком, с большой сумкой. Сзади или спереди, «тормоша» пассажиров, шли обыкновенные кондуктора. Круглые барашковые шапки. Кафтаны. Кушаки с бляхами»; «Обер-кондуктор, похожий на генерала» [Соколов-Микитов, Свидание с детством, 448; Прегель, Мое детство, 1; 216]. Сходные описания регалий кондукторов дают Горный [Ранней весной, 291], Колесников [Святая Русь, 131], Маркелов [На берегу Москва-реки, 36] и другие. В. В. Шульгин, критикуя памятник Александру III работы П. Трубецкого, пишет: «…мы увидели какого-то обер-кондуктора железной дороги верхом на беркшире, превращенном в лошадь» [Три столицы, 367]. Как видим, Безенчук, причисляя кондукторов к «самым могучим» и к «начальству», отражает ходячее сравнение.

2//8

Потрясенный этой странной классификацией человеческих смертей… — Чрезвычайная специализация в какой-либо сфере, открытие в ней неожиданно разветвленного подразделения для, казалось бы, простых вещей, экзотическая терминология — мотив, встречаемый в литературе в разных вариантах. Из более причудливых случаев, помимо похоронной иерархии Безенчука, отметим длинные списки разновидностей «блудодея» или «сумасброда», т. е. penis’a, в романе Ф. Рабле (пер. Н. Любимова) или богатство форм и степеней опьянения в поэме В. Ерофеева «Москва-Петушки». Интерес к специальной терминологии очень велик у Гоголя, который записывает, например, всевозможные виды собачьих мастей, пород и кличек: чистопсовые, густопсовые, брудастая, муругая, полвопегая, бочковатость, выпукловатость и т. п. — и густо пользуется ими в описании ноздревской псарни [Мертвые души, гл. 4]. Из более умеренно-реалистических применений напомним чеховскую Душечку, которой, когда она вышла за торговца лесом, «что-то родное, трогательное слышалось… в словах: балка, кругляк, тес, шелевка, безымянка, решетник, лафет, горбыль…»

Классификация смертей Безенчука намечена в ИЗК, 123 — рядом с аналогичной терминологией пьяниц для обозначения мер вина [см. ЗТ 21//12]. В «Хулио Хуренито» И. Эренбурга (1921) гробовщик-рантье мсье Дэле разрабатывает своеобразную похоронную табель о рангах — 16 разрядов похорон в зависимости от социального статуса, причем себе самому скромно отводит третий или четвертый разряд: «[Я] не кричу: «Я, такой-то, вне классов» [гл. 9] — ср. аналогичный реализм Безенчука: «Я — человек маленький. Скажут: «гигнулся Безенчук»… Мне дуба дать или сыграть в ящик — невозможно: у меня комплекция мелкая». Менее интересную, на наш взгляд, кладбищенскую классификацию — не через языковые игры, а по профессии и по алфавиту — предлагает гробовщик в повести Л. Леонова: