Романы Ильфа и Петрова

Припев Марш вперед… и т. п. был в годы Гражданской войны своего рода боевым кличем белой армии, причем текст менялся в зависимости от рода войск или части, например: Марш вперед, Россия ждет, / Инженеров роты, или Марш вперед, труба зовет, / Корниловцы лихие… [В. Ларионов, Последние юнкера]. Были также переделки песни на антибольшевистский и антисемитский лад. К. Паустовский вспоминает, как деникинские юнкера в Киеве с «накокаиненными» глазами, гарцуя на конях, пели свою любимую песенку: Черные гусары! / Спасай Россию, бей жидов — / Они же комиссары!» [Начало неведомого века, 669]. Реминисценция из «Марш вперед» — в стихах М. Цветаевой «Посмертный марш», посвященных Добровольческой армии: И марш вперед уже, / Трубят в поход. / О как встает она, / О как встает… [в ее кн.: Ремесло]. Номер по мотивам песни «Черные гусары» имелся в эмигрантском репертуаре театра Н. Валиева «Летучая мышь».

Примечания к комментариям

¹ [к 7//9]. Романы Мак-Орлана имелись в библиотеке Ильфа [см. ЗТ 2//13].

² [к 7//10]. П. Боборыкин входит, например, в круг чтения скучающей героини романа М. Чумандрина «Бывший герой» (1929) — наряду с «Анной Карениной», Зощенко и «переводной халтурой».

8. Голубой воришка

8//1

Старгородский дом собеса. — О реальном прототипе дома собеса имеется свидетельство современника:

«Мы с Ильфом возвращались из редакции домой и… шли по Армянскому переулку. Миновали дом, где помещался военкомат, поравнялись с чугунно-каменной оградой, за которой стоял старый двухэтажный особняк довольно невзрачного вида… Я сказал, что несколько лет назад здесь была богадельня… Я в то время был еще учеником Московской консерватории… и меня уговорили принять участие в небольшом концерте для старух… Ильф очень заинтересовался этой явно никчемной историей. Он хотел ее вытянуть из меня во всех подробностях. А подробностей-то было — раз, два и обчелся. Я только очень бегло и приблизительно смог описать обстановку дома. Вспомнил, как в комнату, где стояло потрепанное пианино, бесшумно сползались старушки в серых, мышиного цвета платьях и как одна из них после каждого исполненного номера громче всех хлопала и кричала «Биц!» Ну, и еще последняя, совсем уж пустяковая деталь: парадная дверь была чертовски тугая и с гирей-противовесом на блоке. Я заприметил ее потому, что проклятая гиря — когда я уже уходил — чуть не разбила мне футляр со скрипкой. Вот и все… Прошло некоторое время, и, читая впервые «Двенадцать стульев», я с веселым изумлением нашел в романе страницы, посвященные «2-му Дому Старсобеса». Узнавал знакомые приметы: и старушечью униформу, и стреляющие двери со страшными механизмами; не остался за бортом и «музыкальный момент», зазвучавший совсем по-иному в хоре старух под управлением Альхена» [М. Штих (М. Львов), В старом «Гудке» // Воспоминания об Ильфе и Петрове].

Порядки в доме призрения заставляют вспомнить о пансионах и интернатах в литературе XIX в., хозяева которых чинят насилие над питомцами и живут за их счет. В частности, у Диккенса в «Николасе Никльби» описана школа мистера Сквирса, с которой данная глава ДС имеет много общих моментов — начиная с того, что в обоих случаях ситуация в доме дается глазами свежего человека, аутсайдера (Николас, Бендер).