Романы Ильфа и Петрова

В своей речи Остап комментирует "похороны" Паниковского с такими подробностями, как вынос тела на руках, панихида, предание земле. В этом описании содержатся — в переводе из низменного плана в высокий — остальные два мотива образа Паниковского: (г) "претензии на респектабельность", отражаемые в виде респектабельности настоящей, находящей выражение в погребальном ритуале, и (в) "жалкая смерть", представляемая как достойное завершение жизни, как " смерть с достоинством "(" death with dignity "). В координации с этими мотивами обычная для Паниковского фузия мотивов (а) и (б) — "физическая (ручная) расправа, повергающая на землю" — также транспонируется Бендером в высокий план, предстает как "проявление уважения, включающее несение на руках и приобщение к земле как конечный пункт". Все эти облагороженные отображения четырех инвариантов Паниковского, совмещаясь, отливаются в то, что мы и имеем в речи Бендера, — "респектабельные похороны, вынос на руках, предание земле" [схему вывода этой фразы из темы см. в: Щеглов, Семиотический анализ...].

Земляная и звериная натура Паниковского сказываются, среди прочего, в его дикости, неприручаемости: он игнорирует социальные правила и конвенции (в обоих смыслах слова: ср. Сухаревскую конвенцию), склонен к действию в одиночку, нарушению культурных запретов, нелояльности к компаньонам (проделывает "мышиную дыру" в хлебе-соли [ЗТ 7], отливает по ночам керосин из чужих примусов [15], затевает в обход Бендера авантюру с гирями [20], заявляет: "Я не хочу быть членом общества" [30], крадет гусей и др.).

Погоня Паниковского за гусями представляет особый интерес. Если Паниковский на архетипическом уровне связан со злым подземным началом, то гусь, напротив, предстает в ряде мифологий мира как благородная птица, ассоциируемая со светом и солнцем [см., например, Chevalier et Gheerbrant, Dictionnaire des symboles: "Oie" и др.], так что, собственно говоря, архаическим фоном данной ситуации может считаться борьба хтонического чудовища (дракона) с силами света, его попытка украсть и проглотить солнце. В этом смысле симптоматично, что гусекрадство Паниковского всегда предстает как посягательство на что-то, принадлежащее всему обществу: в ЗТ 1 за ним гонятся не одни владельцы гуся, но целая толпа, и в ЗТ 25 Остап опасается мести всей деревни. Ср. расправу с колдунами и ведьмами существами, близкими Паниковскому, — которая тоже всегда носит массовый характер ³.

С другой стороны, преследование (всегда неудачное) и осквернение гусей может рассматриваться как замаскированная форма нечистых старческих вожделений Паниковского, которого "девушки не любят" [14] и в чьем предсмертном бреду "шейка" и "ножка" гуся смешиваются с сексуальными образами ("фемина" [25].). Эта интерпретация подкрепляется, между прочим, параллелью с известным рассказом И. Бабеля "Мой первый гусь", где надругательство над прекрасной белой птицей служит субститутом насилия над женщиной (рекомендуемого герою квартирьером: "А испорть вы даму, самую чистенькую даму, тогда вам от бойцов ласка..."). Сексуальный подтекст погони Паниковского за гусями вполне согласуется с его хтонично-рептильными чертами, в частности, с распространенным мифом о змее или драконе, забирающем у города девственниц.

Наряду с этими ассоциациями, гусь имеет и реалистическую мотивировку — со стороны культурной традиции: ведь Паниковский наделен рядом черт, традиционных для персонажей с выраженным еврейским фоном (ср., например, стилистическую окраску его речи, многократно комментируемую в этой книге); гусь же, как известно, является важным компонентом еврейской кухни.

Похищение гуся голодными путешественниками — эпизод в романе Т. Готье "Капитан Фракасс" [гл. 7], с которым в ЗТ есть и другие сюжетные параллели, причем все в линии Паниковского [см. ЗТ 12//3; ЗТ 25//13].

Примечания к комментариям