Романы Ильфа и Петрова

"Признаюсь вам откровенно, — пишет американский автомобилист, проехавший по СССР летом 1929, — что едва ли не наибольшим бременем на моей совести являются те мириады лошадей, которых я напугал своей машиной. Еще и сейчас, в номере московского "Гранд Отеля", встают передо мной видения: лошади и телеги, резко сворачивающие с дороги на поле, и их возницы, сжимающие вожжи с мрачной решимостью стоять насмерть; лошади, вместе со своим грузом и хозяином низвергающиеся вниз с крутой придорожной насыпи; лошади, встающие на дыбы и пятящиеся в ров, будто перед лицом какого-то ужасного рока; лошади, улепетывающие через поля вместе с прицепленными к ним плугами и боронами; лошади, крутым поворотом опрокидывающие возы с сеном, камнем или зерном; лошади, дрожащие всем телом, которым возница прикрывает глаза тулупом, одеялом или рукой" [Counts, A Ford Crosses Soviet Russia].

Две первые версии, "конфронтация" и "смена", сочетаются в есенинском образе рыжего жеребенка, скачущего за поездом: Милый, милый, смешной дуралей, / Ну куда он, куда он гонится? / Неужель он не знает, что живых коней / Победила стальная конница? [Сорокоуст]. Их же находим в стихотворении Г. Гейне "Лошадь и осел" (1853), где трогательный (" белый и длинношеий ") мерин смотрит на проносящийся мимо фермы поезд и предвидит свое вытеснение машиной. В "Уолдене" Торо сопоставления поезда с лошадью нет, но тема отмирания под воздействием железной дороги некоторых элементов старого пастушеского хозяйства (как, например, профессии скотогонов) уже намечена.

Сравнительные достоинства конного экипажа и автомобиля были популярной темой обсуждений у европейцев начала XX столетия. Как о том свидетельствует специальная главка эпопеи Жюля Ромэна "Люди доброй воли", конь и автомобиль в разговорах обывателей сравнивались со всех сторон: утилитарной (поломки автомобиля и вывихи ног лошади; несчастные случаи при том и другом видах передвижения; когда и где хороша и нужна быстрота, и т. п.), эстетической (машина как "карета, у которой чего-то недостает спереди"; что из двух больше портит воздух, и т. п.), гуманитарной (извечное противопоставление "жизни" бездушной машине), сентиментальной (ассоциации конной езды с детством и ancien regime) и др. [кн. 3: Детская любовь, гл. 12].

В советской риторике 20-х гг. встречаются примеры всех трех разновидностей.