Романы Ильфа и Петрова

Интеллигенция разбита историей на тысячи кусков. Одни куски ["категория (а)"] попали за границу и смешались там с грязью. Другие куски здесь у нас в России, в Советском Союзе, и — ах, какое разнообразие они собой представляют.

Одни ["категория (б)"] пристроились к теплым местечкам и сосут не двух, а всех тех маток, которые даются. Это уже, конечно, не наши, их интересуют оклады, спецставки, сверхурочные... Этих, пристроившихся, сбила с панталыку обстановка, голод, лишение удобств, все это им вышибло мозги. Если бы этим господам показать их теперешние портреты двадцать лет тому назад, они отвернулись бы с презрением от собственных изображений. Помилуйте: погоня за жилплощадью, зверская борьба за жизненные удобства, подхалимство из-за окладов, способность устроиться как критерий для определения человека, хамство, часто взятки и полное отсутствие не только идеалов, но и вообще умственных интересов. Эти самые, продавшие шпагу свою, боролись „за народ", за благополучие рабочего и крестьянина, за общую грамотность, за Белинского и Гоголя, которых вместо дурацкого Милорда мужик понесет с базара. И теперь, когда открылась возможность проводить все это в жизнь, идеалы оказались „устаревшими", идеи утоплены в жизненных юбках, а сами интеллигенты отупели и опупели, и нужны неведомые нам катализаторы, чтобы заставить жить эту обалдевшую, осевшую на дно аморфную массу. Эта публика уже отпетая, и ей по дороге больше с нэпманами.

Есть и другая часть ["категория (в)"], другой осколок брильянта, иная прослойка интеллигентов, и она сейчас без подхихикивания, без задних мыслей, без напяленных петушиных перьев отдает революции единственную свою ценность: мозги. В большинстве — это рядовые низовые работники: учителя, фельдшера, врачи, землемеры, техники, агрономы и еще не знаю, какие категории. В меньшинстве это — профессора, ученые, писатели, художники, актеры, то есть работники столиц и крупных центров. Но моя речь не о меньшинстве. Это опять иные прослойки, иная категория, чем рядовые и низовые группы, о которых я упомянул сначала.

Вы, наверное, понимаете, что я говорю об интеллигентах со старым, дореволюционным стажем, со старым образованием ["категория (г)"] — и вот эти-то интеллигенты, и вместе с ними часть молодежи, поставлены в гамлетовскую позицию, поставлены силой вещей, а не по своей собственной воле, поставлены историей, колесом истории, распяты на историческом перекрестке, а жизнь шумно и бурно полой водой бушует мимо них, мимо распятых, и выносит новые творческие формы жизни. Бурное это наводнение, стремительный поток разрушения несет с собой весну жизни, весну народов, весну новой свободы. А распятые оказались присуждены историей к гамлетовской позиции: быть или не быть? С таким вопросом столкнулись сейчас те из русских интеллигентов, что пошли за революцией с самого ее начала, пошли честно и без задних мыслей... Так вот, стоит жить или не стоит?

Мы не хотим быть Гамлетами, товарищи. Мы — в тюрьме; в камере этой тюрьмы воздух сперт, мы остались без воздуха, и это называется порядком вещей. Мы отдельно, и воздух отдельно. Но ведь мы хотим быть слитными с воздухом, мы не можем существовать отдельно друг от друга, словно живем мы в эфирно-безвоздушном пространстве, и земля, и ее чудесный свет — не для нас. Я заглянул внутрь лаборатории новых людей, в комсомол, — и вот для меня чудесный, озаряющий свет вспыхнул во всей своей яркости. И тем горше, тем больней для меня мое интеллигентское распятие, тем больней для меня утрата, и вот поэтому я поднимаю голос против раздельности существования. Оторванный рукав, ампутированный член, отрезанный ломоть, ликвидированная пустота, внутренняя эмиграция, — чорт, чорт, — что мы еще такое? Мы в очереди стояли, а без сахару остались, мы хотели быть солью земли, а оказались антрацитовым пеплом, до воды разбавленным чернилами, спитым, никуда не годным чаем, вообще чем-то совершенно несоленым! А все же куда-то суемся, что-то тщимся из себя доказать, фигурять тщимся, а колесо истории, колесница Джагернаута прет, не считаясь с нами, по нашим телам, по нашим головам, по нашим мозгам, — и мы не можем даже стать в позу и провозгласить: быть или не быть, — потому что всякая поза в данном случае глупа и потому что нас сейчас же лишат козырей посредством разъедающей диалектики..." [Огнев, Костя Рябцев в вузе, 36-41].