Романы Ильфа и Петрова

"Вас у губернатора, должно, наказывать будут... Есть губернаторская наука, есть архимандритская наука, есть офицерская наука, есть докторская наука, и для каждого звания есть своя наука. А вы не держитесь своей науки, и этого вам нельзя дозволить" [мясник Прокофий — интеллигенту Полозневу; Чехов, Моя жизнь; повторы "есть... наука" тоже своеобразно имитируют ритмику телесных наказаний].

Злорадство по поводу исчезновения летчика Севрюгова совершенно естественно для фигуры отставного дворника Никиты Пряхина. Недоверие, неприязнь к летанию является в литературе конца XIX и начала XX в. чертой мужика и обывателя. Классическая фраза: "Вестимо, от хорошего житья не полетишь" — принадлежит еще И. Ф. Горбунову [Воздухоплаватель, Поли. собр. соч., т. 1]. "—Чего барину не полететь, — народ обеспеченный. — Летают? А пусть себе летают. Мне-то что!.. Мужики и извозчики чрезвычайно равнодушны. Посмотрит сонными глазами на парящего Фармана и сплюнет" [Тэффи, Аэродром]. "Ежели [авиатор] в наших местах спустится — целым не вырвется. Первое — машину эту самую его потревожим, а второе..." — рассуждают обыватели в сатириконовской юмореске [В. В. С., Летит, Ст 25. 1913]. Страх и ругань деревенских при виде воздушного шара описывает в газетной статье Л. Андреев [Свободный полет, Поли. собр. соч., т. 6].

Юмористы разрабатывают тему "авиация и полиция". "Я тебе полетаю!.. В участок!" — кричит пристав авиатору в фельетоне В. Гиляровского [С дозволения начальства, Соч., т. 2]. В фельетоне Вл. Азова "Ужасы авиации" представлена полицейская точка зрения на полеты, которые-де помогают смутьянам читать запрещенные книги, проводить "митинги на высоте 2000 футов", основывать воздушные школы и типографии для печатания нелегальных изданий. "Евреи, пользуясь летательными аппаратами, бессовестно нарушают черту оседлости... В Ялте градоначальник приказал, во избежание воздухоплавания, покрыть весь город парусиновым тентом" и т. д. [в его кн.: "Цветные стекла"; кавычки Азова].

В другом сатириконовском рассказе крестьянин-самоучка изготовляет летательный аппарат, на котором его и подвергают порке старшина с десятскими, приговаривая: "Будешь летать, чортов сын? Будешь?" [О. Д’Ор, Самородок // О. Д’Ор, Рыбьи пляски; опять повторы глагола]. Напомним, что дворник — воплощение охранительного начала, правая рука властей, угрюмый недоброжелатель интеллигента. В лютой ненависти Пряхина к Лохан-кину повторяется конфронтация дворника и Полесова из первого романа [см. ДС 10//17].

В этих обывательских настроениях, общих для Пряхина и Лоханкина, находит свою крайность то относительное равнодушие русского общества начала XX века к путешествиям, полярным экспедициям, воздухоплаванию и т. п., о котором мемуарист не без сарказма пишет:

"Маленькая Норвегия... молилась на Нансена и Амундсена — людей дела, людей могучей воли... Мы, русские, почти и не слышали о своих Седовых, Брусиловых и Русановых. Не знали их. Самая идея сорваться с места и плыть на полюс, подниматься на Эвересты и Гауризанкары, ставить рекорды высоты полета выглядела в глазах тогдашнего общества нерусской, несерьезной идеей. Все то же обывательское „от хорошей жизни не полетишь" тяготело над нашей действительностью... Пусть Англия и Германия лезут куда-то в тропики, спускаются в глубины океанов... Нам бы свои, „тутошние", истовые дела закончить" [Успенский, Записки старого петербуржца, 231-232].

Антилетная тема перешла и в советскую антиобывательскую сатиру. В фельетоне В. Катаева "Летят!" бывший чиновник злобствует при виде краснозвездных аэропланов над Москвой: "И где только закон такой есть, чтобы коммунистам позволялось, извините за выражение, по воздуху летать?" [1923, Собр. соч., т. 2]. В рассказе М. Зощенко "Агитатор" мужики злобно отвергают призыв жертвовать деньги "на ероплан". В рассказе М. Слонимского "Черныш" соседи по коммунальной квартире на вопрос "Живет ли здесь летчик?" отвечают: "Ходят тут, на воздушный флот последние деньги тянут. Нет летчиков и не надо!" [гл. 5 (1925)].