Романы Ильфа и Петрова

Наряду с карикатурами разрабатывались и драматические варианты коммунальной темы, отражавшие точку зрения квартиранта с более тонкой конституцией. Красочную картину "коммуналки" в ее более злокачественной, классово-политизированной форме дает Пантелеймон Романов, решающий тему в трагическом ключе (роман "Товарищ Кисляков", 1930). Насыщенную враждой и интригами жизнь ленинградских "коммуналок" примерно того же времени, что и в ЗТ, живо описывает в своих мемуарах киноактриса Б. Кузьмина [О том, что помню]. Весьма распространенный сценарий рисует легкоранимую личность из творческой интеллигенции, которую безжалостно травит банда жильцов — хамов и мещан. Героиня пьесы Ю. Олеши "Список благодеяний" (1931), актриса, обвиняется соседями в краже "пятка яблок"; эти оскорбления, наряду с отсутствием духовной свободы, толкают ее в невозвращение и гибель. В повести А. Н. Толстого "Гадюка" (1928) жертвой кухонных интриг становится женщина, прошедшая через Гражданскую войну и еще живущая романтикой тех лет. Этого не могут простить ей соседи — типичная нэповская коллекция спекулянтов, бывших аристократов, совслужащих и проституток. Сходная ситуация в рассказе П. Романова "Кошка" (1925). Пародийный отголосок подобных сюжетов об уязвимом благородном существе, волей судьбы попавшем в среду хамов (архетип "гадкого утенка"), легко различить в истории Лоханкина.

Ввиду упорства, с которым держался в советской жизни институт коммунальных квартир, у иных энтузиастов появились тенденции принимать его за данность, как своего рода модель социалистического общежития, подлежащую усовершенствованию, но не устранению. Как вспоминает В. Шефнер, футурологические мечты подростков 30-х гг. включали и коммунальный образ жизни. Как заметил нам А. К. Жолковский, в этом проявляется философская связующая нить между советской "коммуналкой" и коммуной в духе снов Веры Павловны и других социалистических утопий:

"Будущее, притом очень близкое, почти зримое, чудилось нам... Скоро все будут жить в просторных коммунальных квартирах. Это будут не коммуналки, а коммуны в прямом смысле этого слова. Там все люди — друзья друг другу. Двери комнат выходят в широкий коридор. В конце его — большая кухня. Примусы, керосинки — все общее, никаких склок и ссор из-за них нет. Рядом с кухней — общая столовая; в ней коллективно завтракают, ужинают... Никаких замков, никаких запоров, ибо воров нет. Задвижки — только в сортирах и ванных, на внутренней стороне дверей..." и т. п. [Шефнер, Бархатный путь, 46].

В более поздней беллетристике мотив коммунальной квартиры чаще стыдливо замалчивался, но после Великой Отечественной войны он постепенно всплывает снова, однако с иным акцентом и уже не всегда с тем безусловно отрицательным знаком, что в 20-е гг. Умудренные историческим опытом, писатели стали видеть в квартирном общежитии не столько курьез переходного времени, долженствующий растаять под лучами коммунизма, сколько характерную и знаменательную для нашего времени форму быта. С одной стороны, квартира воплощает братство и взаимопомощь людей перед лицом испытаний и невыносимых условий существования. В этом духе выдержаны, например, повесть Ю. Трифонова "Дом на набережной" (1976) или повесть И. Грековой "Вдовий пароход" (1981). С другой, "коммуналка" изображается как ячейка тоталитарного уклада, сосредоточившая в себе его типичные язвы: тиранию, доносы, страх, бесправие. Этот угол зрения представлен в романах В. Гроссмана "Жизнь и судьба" (1961), Б. Ямпольского "Московская улица" (1960-е гг.) и др.