Романы Ильфа и Петрова

"У меня есть друг, в чьей просторной квартире я бывал в течение многих лет. Когда я посетил его прошлой осенью, он с семьей из трех человек занимал в ней одну комнату. В остальных жили люди, чужие ему и друг другу... Я заходил и в другие общие квартиры, и вид их был ужасен. Стекла на двойных окнах потеряли свою прозрачность из-за пыли и дыма; там, где выпадал кусок стекла или рамы, прореха затыкалась тряпкой или бумагой. Еще издали вам перехватывал дух запах чеснока, лука, застоявшегося табачного дыма, белья и всяческих зловонных испарений. Из-за густого чада трудно было разглядеть фигуры жильцов... Почти в каждой комнате лежали на полу больные, кашляя и отхаркиваясь. Сквозь узкие перегородки, разделявшие комнаты, неслась оглушительная ругань мужчин и женщин, осыпавших друг друга обвинениями и угрозами..." [Dillon. Russia Today and Yesterday, 50].

Сложный организм коммунальной жизни еще ожидает своих исследователей. В цитированном очерке Н. Погодина (с фотографиями А. Шайхета) представлен средний, сравнительно доброкачественный вариант — во всяком случае без драк из-за примусного ежика или гротеска вроде проживания в ванне. Но и здесь бывают точки и фронты напряженности, везде одни и те же: общий телефон, уборная, дверной звонок; домашние животные (всегдашний объект ненависти и притеснений, если хозяева не ладят) и т. п. В особенно бурные моменты все квартирные звуки сливаются в единую "симфонию" : на кухонных столах ревет армия примусов; у учительницы музыки разучиваются дуэты и арии; две женщины препираются из-за числа звонков ("Научите звонить правильно ваших гостей — швейцаров для вас нет"); дочка нэпмана и ее друзья танцуют фокстроты под патефон (а возражать неудобно, так как нэпман оплачивает общий телефонный счет); дети в коридоре играют в жмурки или сидят на горшках; рабочий в валенках "наяривает рьяно" на гармошке; больной лежит в постели; инженер работает над проектом; поэт сочиняет вслух стихи (своей комнаты поэт не имеет и живет в углу, отгороженный от общего коридора ковром).

Личные дела квартиросъемщика протекали у всех на глазах, и сохранить интимность удавалось редко: "Каждый досконально знал жизнь другого, знал ее во всех деталях, знал белье соседа, его любовниц, его обеды, его долги и болезни... Обыск у одного, понос у другого создавали бессонницу двадцати семи душ. Кухня была общей, и меню каждого оценивалось с точки зрения этики, эстетики, а также возможности вынужденного переселения в Нарым" [Оренбург, Рвач: Профессор Петряков. Квартирный кризис. Неудачная любовь].