Романы Ильфа и Петрова

Долгое соседство сближало жильцов, волей-неволей превращая их в своего рода семью с общими проблемами, развлечениями, интересами. Семейственность отнюдь не означала мир и дружбу: интриги, склоки, взаимная слежка, доносы и травля были довольно обычной картиной. Однако не были редкостью и вполне человечные отношения между собратьями по коммунальному гнезду. Автор этих комментариев провел свое детство (1937-1952) в средненаселенной (шесть комнат) квартире, расположенной в солидном доме предвоенной постройки. Обитатели ее жили дружно, заботились друг о друге, взаимно присматривали за детьми, любили животных, совместно проводили досуг. Кухня служила своего рода салоном, где обсуждались книги и спектакли, читались стихи. Три пожилые дамы немецко-шведского происхождения, чья семья некогда занимала всю квартиру, воплощали культурную память века. В их маленьком мире сберегались и усвоенные в благородном пансионе три языка, и культ Наполеона, и преданность театру Незлобина с романтическим Лихачевым-"Орленком", и размашисто надписанные фотопортреты оперных певцов, и старинные альбомы с редкими ныне марками и с рельефными хромолитографированными фигурками полководцев и солдат всех армий (так называемые "викторианские наклейки", "Victorian scraps", ныне предмет охоты коллекционеров на интернетовских аукционах). Из увлечений уже более позднего времени — полярная эпопея "Челюскина" и его спасателей, ныне полузабытые сценки с куклами "бибабо" на пальцах Сергея Образцова и программки его театра, патриотическая песня и сатира военных лет и многое другое. Все эти культурные накопления отнюдь не вызывали, как можно бы ожидать, косых взглядов у более "демократического" крыла жильцов, а, напротив, обеспечивали трем старым девам теплоту и общее уважение. В их комнате, самой большой в квартире, с большим светлым эркером, соединялся коммунальный музей или кабинет древностей с уютным, для всех открытым клубом и чашкой чая ¹¹.

Общая квартира, "густо набитая жильцами и переделенная вкривь и вкось, как мир после Версаля" [братья Тур, Эфемерида, в их кн.: Средь бела дня], — место действия многих произведений советской литературы, театра, кино. Авторов привлекала красочная, гротескная сторона коммунального сожительства, парадоксальность типов и ситуаций, порождаемых теснотой квартирного пространства. Многие известные писатели, среди них — Ахматова, Пастернак, Маяковский, Булгаков, Ильф, на разных этапах своей биографии жили — а иные и умирали — на виду у коммунальных соседей. Их зарисовки, при всех сатирических деформациях, являются ценным материалом по истории этого неповторимого советского института.

В литературе до 1940-х гг. "коммуналка" обычно рисуется в остросатирическом тоне, как злокачественное гнездо обывательства, пошлости и склоки. Странности совместного пользования жизненными удобствами предстают в карикатурных формах. Им посвящены многие рассказы М. Зощенко ("Кризис", "Нервные люди" и др.). Объектом сатиры был сам homo communalis с его своеобразной психикой, выработанной годами сдавленного бытия, с параноидной подозрительностью и пристрастием к мелочнейшей регламентации, с привычкой выговаривать соседям по пустячным поводам, с причудливыми правилами повседневной жизни. "На входной двери красовался длиннейший список фамилий с пометками „звонить три раза“ или „стучать раз, но сильно”, „два долгих звонка, один короткий”. Все 27 обитателей квартиры должны были, прислушиваясь, считать звонки или удары, отличая долгие от коротких" [Эренбург, Рвач, 328]; у комментатора до сих пор звенит в ушах родное "раз-два-три-четыре". Дядя Силантий Арнольдыч в одноименном рассказе Б. Петрова, переехав в новую отдельную квартиру своего племянника, продолжает по привычке развешивать предписания: "Граждане! Помните, что вы здесь не одни! Люди ждут!" [в уборной] и т. п. В ванну он сваливает старое барахло, газовую плиту переделывает в печку-буржуйку и т. д., вынуждая хозяев отправить его, наконец, на прежнее место жительства. Квартиры, сплошь населенные "пролетариатом", стоявшие на низшей ступени бескультурья, где жильцы могли драться из-за ежика и плевать друг другу в кастрюли, — отнюдь не преувеличение тогдашних сатириков (М. Зощенко, П. Романов и др.), а реальность, подтверждаемая множеством свидетельств. На их фоне "Воронья слободка" с ее бывшими князьями и камергерами, интеллигентами, дореволюционными дамами и полярными летчиками выглядит относительно благоприятно: это еще не самый нижний круг коммунального ада, но некое подобие респектабельного общежития.