Лавуазьян...
[принес] котлеты с налипшими на них газетными строчками... — Ср.: "Иностранцы разворачивали кулинарию, завернутую в газеты их стран; держа ее перед зеркалом, можно было бы прочесть передовицы из Бергена или Киева" [Ж. Жироду, Зигфрид и Лимузэн (рус. пер. 1927), гл. 1]; "Большой ком масла, к которому крепко примерзла газета" [М. Осоргин, Сивцев Вражек (1928): Карьера Колчагина]. Мотив в последнем примере явно недоразвит, ему нехватает той "слиянности" печатных слов с едой, того "вживления" текста в пищу, которые есть у Жироду и в ЗТ ("слиянность" особенно блестяща у Жироду, где для чтения текста приходится держать котлету перед зеркалом, или у Гоголя, где слова проступают непосредственно на пирожке, минуя бумагу), Это место романа примыкает к обширному гнезду мотивов, имеющих в своей основе соположение пищи и письма, гастрономии и речи, метафорическое приравнивание текста к еде, поглощение письменных документов, уничтожение текста в процессе еды или в целях еды и т. п. [см. также ДС1//6]. Следующее сообщение гоголевского Рудого Пань-ка странно напоминает комментируемое место из ЗТ:"Старуха моя... грамоте сроду не училась... Вот замечаю я, что она пирожки печет на какой-то бумаге... Посмотрел как-то на сподку пирожка, смотрю: писанные слова... Прихожу к столику — тетрадки и половины нет! Остальные листки все растаскала на пироги" [Гоголь, И. Ф. Шпонька и его тетушка].
Из обширной литературы на тему "текст/пища" упомянем серьезное исследование Дженнифер Престо (Jennifer Presto)" „И- Ф. Шпонька и его тетушка" as „Oral" Narrative, or „Food for the Critics"" (рукопись, 1991), откуда взят и последний пример.
27//2
"...молнируйте инструкции аральское море лавуазьян".
— Глагол, звучавший в 1930 как неологизм: "Несколько лет назад Наркомпочтель ввел „телеграммы-молнии", и публика ввела, на манер слова „телеграфьте", слово „молнируйте"" [ТД 09.1930: 77].27//3
...они увидели первого верблюда, первую юрту и первого казаха в остроконечной меховой шапке и с кнутом в руке... Началась экзотика...
— Азиат, удивленно взирающий на поезд (самолет, трактор), — общее место журналистики, кино- и фотохроники первых пятилеток. "Когда я в кино увидела Турксиб — как старый киргиз встречает паровоз, я чуть было не расплакалась: так это прекрасно!" — пишет героиня "Дня второго" И. Оренбурга [гл. 9]. Репортажи о Турксибе полны вариаций на тему "старое и новое". Пассажиры-казахи выглядывают из окон вагона; верблюд нюхает рельсы, казахи смотрят на поезд; верблюды на фоне проходящего поезда и холмов; "юрта кочевника и мачты антенны, дикие табуны и электрический фонарь" и т. п. [Открытие Турксиба, Ог 20.05.30; кадры из фильма "Турксиб", КН 32.1929; КН 50.1929; Вит. Федорович, Турксиб, Пр 21.07.29]. На более раннем и космополитичном этапе символом прошлого служила лошадь [см. ЗТ 6//2].27//4
Рассказ господина Гейнриха об Адаме и Еве.
— Комсомольцы с такими именами фигурируют в пьесе М. Булгакова "Адам и Ева", написанной в 1931, т. е. почти в один год с романом Ильфа и Петрова. Отметим прозорливость предсказаний Гейнриха о советских Каине и Авеле, "Вавилонской башне, которая никогда не достроится" и т. п.27//5
Рассказ Остапа Бендера о Вечном Жиде.
— Разговор петлюровцев с Вечным Жидом в бендеровском рассказе выдержан в духе аналогичных сцен у М. Булгакова, на которого соавторы, со своей хрестоматийной установкой, вполне могли ориентироваться как на "классика" петлюровской темы.Ср., например, рассказ "Налет": "—
Сходная сцена в пьесе "Белая гвардия" (2-я редакция " Дней Турбиных"): "А-а-а... Добро пожаловать!..
Похожие интонации и выражения есть и в одноименном романе, в сцене погони за Турбиным: "На лице первого [петлюровца]