Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный.

Они нагнали его на опушке леса, когда он уже снял шлем и привязал коня к дереву. Это был и вправду Ланселот. Сердце его стеснилось, в глазах стояли слезы. Оба королевича сошли с коней, кинулись к нему с распростертыми объятиями и расцеловали его тысячекратно.

– Милый, дорогой собрат, – сказал мессир Гавейн, – что с вами случилось? Поделитесь; не можем ли мы вас утешить?

– Друзья мои, скажите всем, кто не забыл меня, что телом я здоров, но сердце мое страждет всеми недугами, какие только может иметь сердце мужчины. Мне нельзя ни единого часа наслаждаться вашим обществом, не нарушив клятву, и нельзя появляться при дворе короля Артура. Так уйдите же или позвольте мне самому оставить вас.

– Если дело обстоит так, – ответил мессир Гавейн, – мы вас оставим; но объясните нам, по крайней мере, отчего вы так поспешно покинули турнир.

– Это я могу вам сказать. Видел я времена, когда ни одна битва, сколь бы велика она ни была, не выстояла бы против меня; но в этом жалком нынешнем турнире я не мог одолеть последних, кто явился; я чувствую, что утратил те достоинства, какие были мне присущи; доблесть моя как пришла, так и ушла. Она была заемной; я обязан ею чужим добродетелям: негоже гордиться взятым взаймы. Расскажите при дворе короля о том, что вы видели, но ничего более не спрашивайте; труды ваши будут напрасны.

Они препоручили его Богу, не сказав ему о посольстве девицы Морганы ко двору короля, дабы не умножать его горестей. Прибыв ко двору, они поведали о Ланселоте все, что видели сами и что он им передал. Все были опечалены, хотя их горе не шло ни в какое сравнение с горем королевы. «Должно быть, – думала она, – Ланселот узнал о том, что говорила при дворе от его имени та пришлая девица; оттого он, видно, и не хочет показаться передо мною».

А несчастный Ланселот, пробыв долгое время в сомнениях, что же ему делать, решил вернуться к Галеоту, единственному, кто мог знать причину его отчаяния и дать ему силы примириться с жизнью. Он верил, что отвержен королевой, как представилось ему во сне, насланном Морганой. Из всех его тревог эта была, без сомнения, самая щемящая. Он прибыл в Сорелуа в то время, когда Галеот еще разыскивал его в лесу, где держала его Моргана. Одолеваемый видениями, он чувствовал, что рассудок его покидает. Голова его помутилась, кровь лилась из него ручьями. Наконец, придя в исступление, он оставил свое окровавленное ложе и ринулся в окно, унося с собою меч.

В буйстве своем он кидался на деревья, вырывая их с корнем, на камни, потрясая и отрывая их от скал. Люди видели, как он плачет, обнимает детей, тихо говорит им о Боге, о том, чему они должны учиться и что делать. Ярость его обращалась лишь на вещи неодушевленные, а когда случалось проходить мимо даме или девице, он кланялся, приветствовал их и отворачивался, заливаясь слезами. Все его жалели, никто не испытывал страха при его приближении. Таким его и оставит эта первая часть его истории, с тем чтобы поведать нам о последних днях его ближайшего друга Галеота.

LXXXVII

Галеот узнал от мессира Гавейна и мессира Ивейна все, что говорил Ланселот о своих горестях и о своем желании жить в полнейшем одиночестве и забвении. Эти вести доставили ему великую скорбь и великую радость. Он узнал, что тот жив и не пленен; он был обеспокоен его печалью, причину которой угадывал. Что ему было делать? Искать его в дальних краях? Но откуда начать? Вернуться в Сорелуа? Какое горе, если он там его уже не встретит! И все же он избрал сие последнее, когда утратил всякую надежду отыскать его в Великой Бретани. Вернувшись в свое государство, он узнал, что Ланселота здесь видели в полном отчаянии от его отсутствия; что разум его снова повредился от этого удара, и неведомо, что с ним стало. Кровь, окрасившая ложе, на котором спал его друг, навела его на мысль, что тот предал себя смерти; он обвинил себя в том, что сам стал его убийцей, промедлив с возвращением. Во все свои земли он разослал гонцов, наказав им собирать вести о Ланселоте; когда они вернулись, не найдя его, он более не сомневался в его погибели. Вот так, больной душой и телом, он слег в постель в день Магдалины[272] и более уже не вставал. Перед своим ложем он велел повесить щит Ланселота; но зрелище это, вместо того, чтобы смягчить его страдания, еще усугубляло их. Девять дней и девять ночей он отказывался от пищи любого рода. Его уговорили пересилить себя и поесть; но было поздно. Язык его распух, губы размыкались сами собою, все члены иссохли. Так он прожил от дня Магдалины до последней недели сентября; тогда он покинул этот мир. О его смерти каждый думал не без основания, что, потеряв его и не надеясь более ни в чем на Ланселота, мир утратил чистейшие лучи земной славы. Из всех дам, оплакавших его, самой безутешной была госпожа Малеотская: все полагали, что Галеот взял бы ее в жены перед Святой Церковью, проживи он подольше. Но прежде чем уйти из мира сего, он позаботился облечь правами на свои земли и все свои сеньории Галеодена, своего племянника.