Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный.

Вторая девица кончила снимать доспехи с мессира Гавейна и осмотрела его раны: они были свежи и кровоточили. Когда она их только обнажила, а пациент ее лежал распростертый, бледный и недвижимый, вошел юный оруженосец, и стоило ему взглянуть на раненого рыцаря, как он выбежал с воплями отчаяния. За ним бросились вдогонку, увещевая его шуметь поменьше, чтобы не разбудить рыцаря на ложе. Он помчался в другую залу, откуда его пронзительные крики все же доносились до постели больного; тот проснулся и, желая узнать, откуда исходит шум, пошевелился; и к великому своему удивлению увидел себя вне ложа. Оказалось, благодаря крови, которой девица окропила его во сне, он заново обрел власть над своею ногой.

– Боже мой! неужто я исцелен? – вскричал он; и в пылу радости, с рукой, перевязанной шарфом, он вошел в залу, где юный слуга рыдал и рвал на себе волосы. Когда юнец его увидел, он зарыдал еще сильнее.

– Как! негодник, – сказал Агравейн, – вам так горько видеть меня в добром здравии?

– Я думаю не о вас, а о постигшей нас утрате, и она куда весомее, чем прок от вашего здоровья. Здесь рядом умирает монсеньор Гавейн.

– Возможно ли это?

И радость Агравейна сменилась печалью. Тем временем девица узнала о чудесном исходе окропления; она подбежала, увидела, что друг ее вне себя от горя, и обвила его руками.

– Кто же убил моего брата Гавейна? – спросил Агравейн, открывая глаза.

– Вашего брата Гавейна? Разве он здесь?

– Да, – сказал юнец, – я его видел.

– Стало быть, я верно угадала, что ему, храбрейшему из храбрых, дано будет вас исцелить. Но успокойтесь, раны его не смертельны.

– Сделайте милость, проводите меня к нему, – сказал Агравейн.

Слуги подошли его поддержать; но он отклонил их помощь, он в ней более не нуждался. Когда мессир Гавейн его увидел, то, несомненно, узнал в нем того рыцаря на ложе, но не своего брата; до того он исхудал и поблек от страданий.

– Сир братец, – сказал Агравейн, – благослови вас Бог тысячекратно! Я обязан вам своим исцелением.

Гавейн приподнялся и обнял его; затем он пожелал узнать, как же тот получил столь жестокие раны.

– Не подобает мне, – сказал Агравейн, – скрывать это от вас, исцелившего меня.

Вы не забыли, как после второй ассамблеи против принца Галеота вы со всем двором подались в Кардуэль; я же распростился с вами и прибыл в этот край, куда звала меня моя подруга, чтобы воспрепятствовать ее отцу, королю Траделинану Норгалльскому, выдать ее за рыцаря, ею не любимого. Я пришел, увез подругу и заперся с нею в этом доме. Некоторое время спустя я поехал охотиться в лес; было это в августе месяце. К полудню я так изнемог от жары, что, послав моего брата Мордреда и оруженосца отнести сюда двух жирных косуль, убитых мною, я решил отдохнуть, снял сюрко и остался в одной рубахе. Затем, улегшись у родника в тени сикоморы, я уснул неподалеку от другого моего оруженосца, которому велено было стеречь наших лошадей. В это время ехали мимо две девицы верхом на рысистых конях, с укрытыми лицами, а в руке каждая держала по мешочку, как рассказывал мне оруженосец, принявший их за мою подругу и ее прислужницу. Они спешились; одна уложила мне на голову подушку и смазала мне ногу некоей мазью. Другая проделала то же с левой рукой. После они снова сели верхом, и оруженосец слышал, как они говорили, проезжая мимо: «По правде говоря, мы были чересчур жестоки; нам бы надо было оставить ему шанс на исцеление». – «Ну что же, – отвечала другая, – я установлю, что он вновь обретет власть над своею рукой, когда лучший рыцарь на свете оросит ее собственной кровью». – «А я, так и быть, согласна, чтобы рана на ноге его закрылась, когда ее окропят кровью рыцаря, более всех подобного лучшему».

Они исчезли в лесу, а мой слуга, которому никак невозможно было за ними последовать, подбежал ко мне в превеликом смятении. Он хотел разбудить меня, но подушка длила мой сон, и я открыл глаза не ранее, чем нечаянно подвинул и уронил ее. И тут я ощутил жгучую боль; рука и нога мои были покрыты гноем. Напрасно я пытался взобраться в седло; оруженосец соорудил носилки, жители леса уложили меня на них и отнесли домой. С той поры я не вставал до сегодняшнего дня, когда, благодаря вашей доблести, нога моя снова стала мне повиноваться.

Агравейн умолк; но Дева с мечом промолвила:

– Я всегда вам говорила, что надо было искать монсеньора Гавейна как первейшего из отважных бойцов; а вы мне не хотели верить и твердили, что немало есть других, не хуже.

Агравейн не отвечал, стыдясь, что не признавал достоинства брата; а Гавейн спросил, желая переменить беседу:

– Чей он, этот дом?

– Мой, братец, – ответил Агравейн. – Я владею им от герцога Камбеникского, а тот отвоевал его у короля Нор-галлии.

Тут мессир Гавейн, заметив улыбку на губах подруги Агравейна, стал просить ее сказать причину.