Романы Круглого Стола. Бретонский цикл

– Я вам скажу. В одном из покоев той башни, на которой мы пребываем, заточен Главк, сын короля Вавилонского. Двери его велено было замкнуть навеки; когда ему надобно пропитание, провизию ему кладут в ту корзину, что вы видите привязанной у земли, и поднимают ее до оконца, смотрящего из его камеры. Любезный сладчайший друг, слушайте меня прилежно: если вы желаете, чтобы я исполнила вашу волю, приходите к окну моей опочивальни, оно снизу от Главкова; как только настанет ночь, займите место в корзине; мы с моею служанкой подтянем веревку к нам; вы войдете, и мы сможем побеседовать вволю до наступления дня. Спуститесь вы так же, как и поднялись, и таким путем мы продолжим видеться столь часто, сколь нам будет угодно.

Гиппократ, далекий от того, чтобы узреть в этих словах злой умысел, изъявил даме множество благодарностей и обещал сделать все, как она предлагала, лишь только наступит ночь и император отойдет ко сну. Увы, слишком часто бывает, что сулят себе премного удовольствий там, где выйдет более всего неприятностей, и сие в точности приключилось с Гиппократом. Он не мог отвести глаз от той вышины, где почивала дама, и ему не терпелось увидеть наступление ночи. Наконец, слуги протрубили ужин: расстелили скатерти, император сел и усадил вокруг своих рыцарей и Гиппократа, коему каждый оказывал почтение: ибо он был прекрасный собою молодой человек, с лицом смуглым и приветливым, с приятной речью и всегда в красивых одеждах. Он много пил и ел за ужином, был более любезен и красноречив, чем обыкновенно, как и всякий, кто чает вскоре разделить радость и веселье со своей любимой. Выйдя из-за стола, император известил, что завтра перед зарею он выедет на охоту, и удалился рано, тогда как Гиппократ прошел к дамам, дабы побеседовать и развлечь их до того, как все распростятся и уйдут на покой. Настала полночь; и когда всех сморил первый сон, Гиппократ поднялся, обулся, оделся и тихо проник в корзину. Дама и ее служанка были на страже у своего окна: они подтянули веревку до высоты опочивальни, куда Гиппократ думал войти; затем продолжили тянуть, так что корзина поднялась выше их окна более чем на два копья. Тогда они прикрепили корзину к крюку, вбитому в башню, и вскричали:

– Сидите и радуйтесь, Гиппократ, вот как следует обходиться с ротозеями, вам подобными.

Ибо корзина эта была там отнюдь не затем, чтобы подавать пропитание сыну короля Вавилонского; она служила, дабы выставлять напоказ злодеев, прежде чем предать их правосудию, как те позорные столбы, что ныне установлены в добрых городах[243]. Судите сами, сколь велики были скорбь и смятение Гиппократа, когда он услышал слова дамы и нашел себя одураченным на сей манер. Он пребывал в этой корзине всю ночь и следующий день до часа Вечерни: ибо император припозднился с охоты и не мог услышать ранее даже намека на то, что не преминуло стать забавою для целого города. Как только рассвело и видно стало, что корзина не пуста, народ начал переговариваться: «Идем, поглядим, кто этот злодей, там вывешенный, вор ли он или убийца». И когда распознали в нем Гиппократа, мудрого философа, шум поднялся пуще прежнего.

– Как! это Гиппократ!

– Э! что же он натворил? Чем он мог навлечь на себя столь великий позор?

Известили сенаторов, стали у них дознаваться, исходит ли приговор от них или от императора; но никто не умел сего объяснить.

– Император, – говорили одни, – не мог приказать такого; слишком он любил Гиппократа; он будет весьма разгневан, когда узнает, что с тем обошлись так недостойно; надобно спустить корзину.

– Нет, – говорили другие, – мы еще не знаем доподлинно, не было ли у императора на то своих причин. Однако же это не лучшая награда Гиппократу за те великие услуги, что он оказал и ему, и стольким добрым людям города.

Так рассуждал и мал, и велик подле корзины, вознесенной так высоко, что никакой самый искусно пущенный мяч не мог бы ее достигнуть. Что же до Гиппократа, он натянул свой капюшон и впал в задумчивость столь глубокую, что не прочь был бы сверзиться вниз, когда бы не лелеял в себе надежду на отмщение. Между тем император вернулся с охоты, весьма довольный своей добычей. Он заметил корзину и спросил, кто сей преступник, выставленный напоказ.

– Э! Сир, разве вам он не знаком? это Гиппократ, ваш лучший друг; не вы ли распорядились так наказать его?

– Я, о всемогущие боги! как вы могли этому поверить? Кто посмел так оскорбить его? Горе тому, я велю его повесить. Спустите корзину и приведите ко мне Гиппократа.

Его спустили не мешкая. Император, завидев его, подбежал и заключил его в объятия:

– Ах! мой дорогой Гиппократ, кто мог навлечь на вас такой позор?

– Сир, – ответил тот печально, – сие мне не ведомо, а когда я и проведаю, то не смогу рассказать, за что. Придется мне терпеливо ждать того дня, когда я отплачу за это.

Как ни пытался император заставить его высказать более, он в этом не преуспел; Гиппократ с превеликим усердием избегал разговоров обо всем, что могло бы напомнить о его прискорбном злоключении.