Ромейское царство

Обычный же византиец, тем более из мира простецов, не пытался подвести под это теоретическое или философское обоснование. Для него тут заключалась смесь из архаических языческих и христианских представлений, и в значительной части эти представления были фольклорными. Этот «суррогат», порожденный народной религиозностью, «гражданской верой», не отрицавшей не только встречу с добрыми и злыми духами во время воздушных мытарств, но даже перевозчика душ мертвых Харона — Хароса, не мешал ему ясно понимать, что смерть это ближайшая соседка жизни, и поэтому надо дорожить всеми ее мгновениями. Недаром на воротах Перамы в Константинополе много столетий красовалась надпись: «Мысли о смерти делают жизнь слаще». Каждый, прожив ее, должен был в любой момент встретиться с неизбежным, твердо зная, что здешний мир — не наш настоящий дом. Господь повелел, что человек должен умереть. И те, кто умирает, делают это не потому, что случилось то или это, а потому что люди должны умирать. Причем жить и умирать на земле только один раз, а не многократно. Ведь апостол Павел в своем Послании к евреям прямо сказал по этому поводу, что «человекам положено однажды умереть» (Евр. 9:27). Отсюда никаких надежд на реинкарнации, на новые жизни, а, значит, и новые смерти.

Война и чума были частью мира, сотворенного Богом, и сетования тут были неуместны. Куда важнее воспринимались такие втолковываемые духовенством суровые вещи как Божий Суд и ответственность за грехи. Осознание этого наполняло ромеев именно страхом Божиим и вдохновляло на борьбу за Царство Небесное с невидимыми врагами, стоящими на пути. При этом самым главным считалось не быть захваченным врасплох, с достоинством, как подобает истинному христианину, ожидающему печального Ангела, без смущения встретить час смерти в соответствии со словами Священного Писания: «Я приготовился и не смутился». Отсюда стремление вовремя и, главное, искренне покаяться в грехах своей скоротечной жизни в надежде на милость Божию и бессмертие, вечную жизнь, «…которую обещал неизменный в слове Бог прежде вековых времен» (Послание к Титу апостола Павла: 2).

Одна из нравоучительных житийных историй рассказывает по этому поводу, как в конце VI в. в столичную больницу Св. Сампсона пришел умирать некий знаменитый разбойник. Когда он скончался, над его телом бесы и Ангелы затеяли спор, кому должна достаться его душа: мытари-бесы взвалили на чашу весов судьбы гору смертных грехов, а Ангелы — колпак с головы покойного, каким он всю ночь утирал ручьем лившиеся перед смертью слезы раскаяния. И вот этот мокрый от слез колпак перевесил все многочисленные преступления. Остального можно было не бояться и вместе с благоразумным разбойником, уверовавшим в Христа на распятии, ждать за гробом, в Царстве Небесном последнего Страшного Божиего Суда, который придет в конце мира.

Для верующего ромея внутреннее приготовление достигалось, как уже говорилось, прежде всего исповедью перед смертью, ибо, по словам искренне верившего в воздушные мытарства епископа Диадоха Фотикийского, «…в час разрешения от тела, с Ангелами мира несется выше всех темных полчищ, потому что такая душа как бы окрылена бывает духовной любовью». Люди же умершие внезапно, без причащения Евхаристией и без метанойи-покаяния, в час смерти будут объяты страхом, а «…кто тогда будет находиться в страхе, — наставлял епископ, — тот не пройдет свободно мимо князей адских, потому что эту боязливость души они считают за признак соучастия ее в их зле». По крайней мере, с монашеской точки зрения считалось, что блажен тот, кто день и ночь помнить о смерти, и готовится ее встретить, ибо у нее есть обыкновение приходить к тем, кто ее ожидает приветливой, а тех, кто ее не ждут, настигает горькая и жестокая кончина.

Так постепенно крепла мысль о том, что смерть является «приобретением» — благословением Божиим. Уже авторитетный богослов VII–VIII вв. Исаак Сирин называл ее ничем иным как божественной «хитростью», указывая, что таким образом Создатель скрыл Свое истинное намерение, заключавшееся в спасении человечества. Самое главное, в силу всех этих представлений смерть перестала восприниматься верующими ромеями как наказание, жестокость, отвратительная казнь, превращающая в ничто и возбуждающая нечто большее, чем страх и ужас. Вместе с этим постепенно исчезло терзавшее греко-римский языческий мир ощущение «бездны мрачной на краю», бледного тенеподобного посмертия, и даже жуткий безмолвный Харон превратился в Ангела Хароса. Записанные евангелистом Иоанном знаменитые слова Иисуса давали каждому христианину не просто надежду, а уверенность, что все будет по другому: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек». То же самое патетически возглашал евангелист Лука: «Бог же не есть Бог мертвых, но живых, ибо у Него все живы». Праведная жизнь во Христе делала ее не страшным возмездием за грехи, а радостным венцом всей жизни, спокойным, как сон переходом в иной мир.