Ромейское царство

Конечно, неизбежность смерти и сопутствующих ей страданий не могли по человечески не ужасать, но даже в своих законах сухое слово «помер» ромеи, по крайней мере, интеллектуалы, старались обойти, заменяя более философским выражением: «исполнить обязанность судьбы». Они не только ясно осознавали, что умрут, но и не надеялись дожить до старости. Смерть в этом обществе молодых стояла на пороге, была фатально близка, но дело было не в ней: она страшила не сама по себе, потому что «смерть — приобретение» и важна не она, а то, что будет после нее. В то, что бренное, плотское тело умрет, а душа — драгоценнейшая часть человека, в которой, по словам апостола Павла, заключается образ Божий и подобие (1 Кор. 11:7; Кол. 3:10), перейдет в другой мир, продолжить жить, не прекращая своего существования ни на одно мгновение, будет духовно видеть, обостренно испытывать чувства, надежды, радости, скорби, помнить себя и узнавать все окружающее не только Отцы Церкви, но и остальные истинно верующие ромеи, а таких было большинство, не сомневались. Для них жизнь, сколь хорошей бы она ни казалась, считалась пленом. Более того, им предлагалось постоянно помнить о смерти. В учебнике христианского подвига, «Лествице» преподобного Иоанна Климака (Лествичника) шестая степень была специально посвящена этому: «Как хлеб нужнее всякой другой пищи, так и помышление о смерти нужнее всяких других деяний… Невозможно для человека дело, чтобы настоящий день провели мы благочестиво, если не думаем, что это последний день нашей жизни». Человек, — по крайне мере, тот, что был достаточно возвышен в своей вере, — даже мог желать умереть, дабы не грешить и не огорчать своими грехами Бога, к которому он стремился всем сердцем. Незадолго до своей смерти благочестивый Феодор Студит вопрошал в одном из писем к угасавшему больному: «Но не лучше ли было, чтобы мы, удрученные старостью, совершенно бесполезные в жизни, только грехи на грехи нагромождающие, оставили эту несчастную плотскую темницу?…». Поэтому тот, кто вел христианскую жизнь искреннего покаяния и оплакивания своих грехов мог сказать со Св. Амвросием Медиоланским: «Глупцы боятся смерти как величайшего зла, а мудрые ищут ее как упоение после трудов и как конца бед» («Смерть как благо», 8:32).

Именно поэтому великий каппадокиец, богослов Григорий Нисский в своем знаменитом диалоге «О душе и воскресении», написанном в форме беседы со своей незабвенной, любимой сестрой Макриной незадолго до ее кончины в 380 г., делил человеческую жизнь на две части: на нынешнее, крайне краткое телесное существование и грядущую бестелесную жизнь, которая «простирается в вечность». И человек сам должен выбирать, что для него блаженство — время или вечность. Если душа максимально отрешится от телесной земной жизни, тогда после смерти она не будет ничем связана и ее «течение ко благу» сделается легким и свободным. В противном случае, полагал Григорий и его высоконабожная сестра, душе придется избавляться от связи с телом после смерти, в мучительном огненном переходе.

Разумеется, так мыслили не все. Ученики александрийских и афинских школ неоплатоников V–VI вв. понимали термин мелете — приготовление к смерти как философию, даже как одно из определений этой науки о Боге и человеке. Это вполне объяснимо, учитывая связь учения неоплатонизма с греческой философией Платона, Аристотеля, восточными языческими религиями, теософией, магией и элементами христианства. Через пять столетий скандально известный ромеям философ-полемист Иоанн Итал, отвечая в этом духе на вопрос-апорию, является ли смерть случайным или существенным явлением, пояснял: «Во-первых, будучи далека от человека, смерть не губит человека, но делает его сильнее; во-вторых, предположение о том, что смерть [совсем] удалится от человека, невозможно; в-третьих, губит [смерть] сама по себе, а оставляет в живых благодаря случайности. Так кормчий [погубит] корабль, бросив его, когда разыграется буря: буря [губит] как таковая, а кормчий [спасает] в силу случайности». Еще через триста лет высокоодаренный интеллектуал Димитрий Кидонис, тоже продолжатель тысячелетней греческой философской традиции, отмечал в своем трактате середины XIV в. с характерным названием «О презрении к смерти», что страх смерти не рационален.