6. Команский и скифский отряды[129]
отошли друг от друга, и самодержец с наступлением сумерек вспомнил о еде. В это время перед ним предстал разгневанный Синесий[130]и сказал следующее: «Что происходит? Что это за новые порядки? У каждого воина по тридцати и более пленных скифов, а рядом с ними толпа команов. Если усталые воины, как это и должно быть, уснут, скифы освободят друг друга и, выхватив акинаки, убьют своих стражей. Что тогда будет? Прикажи скорей умертвить пленных». Император сурово взглянул на Синесия и сказал: «Скифы — те же люди; враги тоже достойны сострадания. Я не знаю, о чем ты только думаешь, болтая это!». Затем Алексей с гневом прогнал продолжавшего упорствовать Синесия. Одновременно он велел довести до сведения всех воинов приказ сложить в одно место скифское оружие и хорошо стеречь пленных.Из письма византийского гуманиста, преподавателя
46. Пожалуй, я не окажусь в затруднении, желая напомнить о надгробных памятниках, могилах, стелах или статуях, которые существуют в нашем городе сейчас или были когда-то. Но, может быть, следовало сначала сказать, что хотя там (в Константинополе) их меньше, чем здесь (в Риме), зато некоторые из них гораздо более красивы и представительны. Что, например, за гробница того императора, который был основателем и охранителем города?[131]
А гробницы других императоров, находящиеся вокруг нее на императорском кладбище? Просто чудом было даже увидеть их, причем многие из них сохранились, окружая и ныне храм Апостолов[132]; немало других уже утрачено; третьи разрознены по другим местам города в преддвериях церквей.Из
4. Но если бы в человеке не было ничего бессмертного, то и отчаяние по причине смерти [близкого] было бы, по всей вероятности, неизлечимым. Ну а теперь, что мы можем сказать по этому поводу? Одна часть нас — смертна, другая — бессмертна. Из этого совершенно ясно, что то, что в нас есть наиболее существенного, а именно это и есть человек, — это бессмертное [начало], а смертное добавлено наподобие хитона для нашей бессмертной части. Так что не стоит, пожалуй, очень уж отчаиваться из-за утраты этого самого хитона у нас самих или у наших друзей, пока само наше существо, то есть то, что мы есть, не только остается существовать, причем в целости и сохранности, но и предназначено для местопребывания, которое лучше, нежели этот вот земной мир. И поскольку оно в результате снятия этой смертной и земной оболочки выглядит лучше и чище, оно, соприкасаясь с пространством божественного, наслаждается им, особенно если уже здесь (на земле) существует какая-то привычка заботиться об этом. Но этого, как мы надеемся, сподобится и та, что ныне уходит от нас, ибо она (Клеопа Малатеста) прожила хорошую жизнь, в служении Богу и соответствующим образом подготовлена [к жизни] в потустороннем мире. Тот же, кто пренебрегает здесь тамошними вещами, оказавшись по ту сторону, наверняка придет в замешательство и отвернется, ибо столкнется с обстоятельствами, которые ему чужды и непривычны, и никоим образом для него не подходят.
Пожалуй, следует умозаключить, что смерть — это некое далекое путешествие в чужую землю, причем оно совершается при гораздо лучших [условиях], чем можно надеяться. Ведь многие исходят слезами, когда их любимые отправляются в путешествие, при мысли о том, какое расстояние отделяет их друг от друга в настоящий момент. Однако, поразмыслив о том, с какими надеждами те отправляются в путь, они радуются за них, ибо им становится ясно, что происходит сразу же с теми, когда они путешествуют. Таким образом, нет ничего странного в том, что мы испытываем скорбь в связи со смертью любимых, хотя мы и оставлены ими с этим уходом лишь ненадолго. И все же, приняв во внимание то, в каких лучших и божественных местах пребывания они оказываются, и то, что мы отделены от них лишь ненадолго и скоро снова будем вместе с ними, причем в лучших условиях, мы должны отбросить по большей части скорби и по возможности спокойно сносить беду.