Ромейское царство

Не менее странное «знакомство» связывало беспутного и крайне суеверного василевса Исаака Ангела (1185–1195 гг.) с неким Василикином — «Васелюшкой». «Этот человек, — рассказывает образованный византийский писатель и бывший высокий придворный Никита Хониат, — у простого народа, в особенности у некоторых женщин, которым нравились срамные речи и бесстыдное заворачивание платьев, считался пророком и предсказателем, для людей же смыслящих он, разумеется, был только любопытным, смешным и глупым старикашкой». Тем не менее, этот старикашка мог позволить себе не только не ответить на приветствие царя, но даже демонстративно отвернуться, не поклонившись ему, и суеверный царь покорно терпел такое обращение своего знакомца.

По словам все того же Никиты Хониата, вокруг этого продажного василевса, окруженного шутами, карликами и скоморохами, вообще крутилось немало подозрительных и темных личностей, как, например, некий полуграмотный молодой человек, редкостный страстный взяточник, который привлек к себе расположение и доверенность царя тем, что делился с ним поборами, которые хапал, чем только мог — деньгами, нужными и даже ненужными вещами, любыми мелочами, вплоть до дынь, фруктов и овощей, заваливая ими себя и своего друга-покровителя.

Переходя из свиты одного патрона в свиту другого, такие фавориты порой достигали самых вершин власти, даже становились василевсами, как это случилось с Василием I Македонянином (867–886 гг.), который, придя в столицу безвестным здоровяком-крестьянином непомерной физической силы, вошел в близкие отношения с просмонарием Николаем — привратником монастыря Диомеда, стал его приемным братом через процедуру адельфопойи. Родной брат этого просмонария был врачом и пользовал начальника столичного гарнизона, комита Феофила, известного как Феофилица. Он отрекомендовал Василия своему пациенту, которому очень понравились стальные мускулы этого большеголового силача и искусного объездчика, укротителя самых норовистых коней. Феофилица прозвал его Кефалой — «Головой» и включил в свою этерию, после чего Василий, используя новые дружеские связи, познакомился с богатейшей собственницей Пелопоннеса, влиятельной вдовой Даниилис, в свою очередь был усыновлен ею, а затем попал в уже знакомую нам шутовскую свиту-фатрию василевса Михаила III Пьяницы, где, став другом и собутыльником венценосного кутилы, сделал стремительную карьеру от простого конюшего-стратора до начальника царской конюшни, старшего царского спальника, магистра, кесаря и соправителя Михаила, убийство которого коварно организовал, полагаясь на помощь уже собственной этерии-свиты. Разумеется, положение искателей такого рода связей и дружбы оставалось ненадежным — один неверный шаг и приятельской привязанности, а значит, и карьере наступал конец.

Простасия — предоставление личного покровительства патроном-простатом, как правило, сопровождалось не столько дружбой, сколько службой и ею охотно пользовались архонты, «властели»-динаты, влиятельные члены церковной иерархии. Иногда византийских аристократов окружали многочисленные клиенты, как это было у всесильного временщика, паракимомена, евнуха Василий Нофа, который смог мобилизовать и вооружить около трех тысяч своих преданных слуг, рабов для поддержки Никифора Фоки в овладении троном 9 августа 963 г. Такие же домашние свиты так называемых иков, икиотатов и филов — «друзей» были и у сказочно богатого фракийского вельможи Иоанна Кантакузина, в 1347 г., не смотря на все препоны, добившегося царского венца.

Для тех, кто отличался особой набожностью, дружба возникала ради борьбы за веру, за утверждение, чистоту Православия. Такие друзья, встречаясь, обсуждали прежде всего церковные вопросы, говорили о гонениях за веру, как это было в VIII–IX вв., в эпоху иконоборства, когда православные исповедники гадали о конце еретической «зимы». Как показывает пример их идейного лидера, знаменитого преподобного Феодора Студита, они сразу прекращали дружеское общение при разрыве общения церковного и не принимали даже подарков: «Вместе с верой разрывается и любовь».

Переживания по поводу подобных случаев хорошо отразил в своих стихах выдающийся Отец Церкви Григорий Богослов, не раз писавший на темы недобрых друзей: