Ромейское царство

Высокая культура домашнего воспитания — характерная черта византийской жизни. Показательны такие поучения детям: «Читай много и узнаешь много. Если не понимаешь, не отчаивайся. Не один раз прочтя книгу, обретешь знание От Бога и поймешь ее. А чего не знаешь, спроси у знающих и не гордись… Крайне важно изучать и понимать природу вещей и поступать должным образом». Обязанностью родителей было воспитание их чад в добром нравии, умении общаться. Им старались привить братскую любовь, так что, став взрослым, брат не имел права презирать бедного брата, отказывать ему в теплом приеме. Детские ошибки, сделанные даже по причине незнания, лежали на совести родителей, и их полагалось искоренять с помощью телесных наказаний. Они считались более действенными и полезными, чем пустые словесные упреки. Кто сильно любит — хорошо наказывает, утверждали ромеи, не забывая при этом, что воспитывать можно не только палкой, ремнем, но и мудрым словом и добрым советом, как это наставлял делать, исходя из своего богатого жизненного опыта, знатный военачальник третьей четверти XI в. Катакалон Кекавмен в довольно просторечно написанном «Стратегиконе», адресованном племяннику.

Дружба по-ромейски

Византийцы вкладывали разный смысл в понятия дружба или знакомство, которое они обычно обозначали терминами филиа или гноримиа.

Для одних это была просто система личных связей, которая помогала получить выгодную должность или продвинуться по служебной лестнице, сделать служебную карьеру. Подобная «дружба» объединяла людей в своеобразные кланы или свиты-этерии и была вовсе не бескорыстной: она прагматично предполагала взаимное исполнение различного рода услуг и просьб. Стоило такому другу сказать приятелю о третьем лице «этот человек — мой друг» и тот прилагал все усилия, чтобы помочь совершенно незнакомому «другу». В этом-то и заключалась сила таких взаимоотношений, к которым очень подходит жаргонное слово «блат».

Византийские сочинения наполнены рассказами о всевозможных хитросплетениях, благодаря которым тот или иной удачливый придворный становился любимцем, даже другом, фаворитом государя. Им мог оказаться и ловкий чиновник, вовремя раскрывший подлинный или мнимый заговор, и простой крестьянин, лихой наездник, понравившийся своей удалью василевсу, и льстивый, старательный евнух, и просто хамоватый царский собутыльник. Так, василевс Михаил III (842–867 гг.) с красноречивым прозвищем Мефисос — «Пьяница» водил дружбу с неким пердуном, сквернословом и дебоширом, патрикием Имерием, за свою безобразную наружность прозванного Грил — «Свинья». Тот, как пишет Продолжатель Феофана, «в присутствии царя и сотрапезников испускал грохот из своего поганого брюха и этим грохотом гасил зажженную свечу». За это «необыкновенное чудо» «чтивший и уважавший» его царь пожаловал своему «дружбану» сказочную сумму — 100 литр золота (7200 номисм)! Однажды притворившись перед матерью царя, вдовствующей царицей Феодорой, блаженным Патриархом Игнатием, Грил зло и святотатственно потешился над ней: «Когда же эта святая женщина в благочестии и страхе Божием пришла и распростерлась на полу, прося помолиться за нее… тот испустил зловонный грохот и безобразные речи», чем опять-таки необыкновенно развеселил своего венценосного друга и его грязную шутовскую компанию.

Очевидец, ученый и советник нескольких императоров, Михаил Пселл рассказывает о стремительной придворной карьере некоего Романа Воилы, шута василевса Константина IX Мономаха (1042–1055 гг.), «полунемого мерзавца», попавшего в высшие придворные сферы, образно говоря, «прямо с уличного перекрестка». Его неправильное произношение, манера чудовищно коверкать или глотать слова необыкновенно нравились сумасбродному, легкомысленному императору, чьи развлечения, мягко говоря, не отличались изысканностью. Лестью, ловким коварством и расчетливым, изощренным угодничеством этот шут постепенно подчинил своему влиянию царя, который с удовольствием принимал «шутки» распоясавшегося «друга». Доверяя ему безгранично, он даже спал с ним в одной опочивальне, пускал на женскую половину, в женские покои к пожилым императрицам Зое и Феодоре, о которых тот нес несусветную чепуху, утверждая, что родился от Зои, и «предавался бесстыдным воспоминаниям о материнской груди». Даже когда около 1050 г. он был разоблачен в замысле зарезать самодержца, тот «…пожелал освободить своего любимца от ответственности за нелепое покушение под тем предлогом, что столь простодушный человек не может не быть свободен от наказаний и подозрений». В итоге царь вернул эту хитрую «полунемую тварь» из ссылки и даровал еще большую милость.